Не хлебом единым

Смолькин Игорь Александрович

В пятьдесят третьем стал отец Валентин священником. Кто-то из святых сказал, что не всякий может приблизиться к Богу, но только тот, кто подобно Моисею, способен вместить славу Божию.* Батюшка смог бы. Анна Петровна была в этом уверена более, чем в том, что земля круглая. В нем великая власть, дарованной Богом каждому священнику, приобрела подлинную свою силу, возмогшую превзойти человеческую природу и освободиться от страстей. Анна Петровна всегда высоко почитала своих духовных отцов. Но это был ее последний — на нем для нее завершалось все земное и открывалось все небесное. Батюшка... В шестидесятые, когда служил он в Порхове, они ездили к нему с сестрицей, пели на клиросе и выполняли послушания. Времена были темные и колючие для всех православных. Опять тюрьмы стали наполняться людьми духовного звания, опять закрывались и разграблялись храмы. Многие священники попритихли и не казали носа за церковную ограду: крестили с опаской, молились больше со старухами, да стариками, их же исповедовали, причащали, а потом и отпевали. Не было икон для мирян, не было молитвословов, что уж говорить о Священном Писании или духовных книгах? А как же все это было нужно! И болело сердце молодого священника. По его благословению ездили порученцы-послушницы в Киев, Москву

и другие города и веси за маленькими самодельными иконками, отпечатанными фотоспособом молитвами и краткими духовными поучениями, переписывали каноны, акафисты, целые духовные книги. С тех далеких лет погрузился батюшка в необозримый мир святоотеческих творений. Ночами он делал выписки, заполняя десятки и десятки общих тетрадей. Он собирал, как скажет позднее, сливки — самое важное, самое нужное, самое спасительное. Двадцать лет он возрастал здесь из силы в силу, наполнялся молитвой и мудростью — не высокоумной, но понятной простецам, пригодной и исполнимой в их приземленной, безыскусной жизни. Потянулся к нему народ: за молитвой, за советом. Это порождало и некоторую зависть от собратьев и, безусловно, ненависть со стороны безбожных властей. Пошли в епархию донос за доносом. Частенько вызывали к уполномоченному для “серьезных” разговоров — просили, чтобы был как все, жил тихо — служба, дом — и ни каких паломников! Владыка Псковский Иоанн очень любил и батюшку, и всю его семью, он многократно бывал в Порхове на его приходе, много чаще, чем у других, даже самых маститых, священников. И само это тоже рождало недоброжелательство. “Большой трезвенник... примерный, трудолюбивый... Богослужения совершает неопустительно с назиданием словом Божиим своих пасомых” — вот так писал о нем покойный ныне Владыка. Да, Владыка его любил, но давление со стороны властей оказалось слишком сильным. Пришлось, скрипя сердцем, его, ни в чем, кроме горячей пастырской ревности, не повинного, перемесить на другой приход. А и тогда уже таких пастырей, как отец Валентин, было поискать... Потом был Старый Изборск: некоторое время пустовавшей до него храм Рождества Пресвятой Богородицы и маленький приход. Но, оказывается, там его ждали. И не просто ждали, а писали прошения архиерею: “Всеусерднейше просим Ваше Высокопреосвященство перевести в нашу церковь на постоянное служение настоятеля из Порховской церкви протоиерея Валентина, который постоянно будет у нас проживать. Тогда мы можем внести в фонд мира тысячу рублей... Не откажите в нашей просьбе. Староста... помощник старосты... казначей...” Вот такая маленькая хитрость, чтобы ублажить жестоковыйные власти в лице уполномоченного. А что такое тысяча рублей в 1983 году? Большие деньги, тем более для крохотного прихода. Но что же произошло после назначения батюшки? А то, что и должно было... Опять потянулся народ, стали приезжать паломники из других городов. Батюшка молился и учил молитве своих духовных чад. После службы оставались в храме и читали акафисты, молитвы из батюшкиных тетрадей за болящих и страждущих. Здесь же батюшка стал использовать целительную силу святых источников. Появились исцеленные, и это еще прибавило ему известности и прихожан. Среди нецерковных местных жителей поползли слухи, что священник занимается колдовством... Опять последовал вызов к уполномоченному, жалобы архиерею, угрозы и подписки не делать этого и того. Его штрафовали за небывшие нарушения, угрожали посадить. И опять Владыка был вынужден переместить священника подальше от глаз мирских начальников, в самую Тмутаракань. Хотя и там были люди, и там кто-то обрел мудрого духовного отца и наставника... Но Господь благословил иначе: в восемьдесят шестом году последовало назначение быть настоятелем Георгиевского храма на погосте Камно. И вот батюшка здесь. Батюшка... Здесь он подвизался уже более десяти лет. Здесь раскрылся, как небывалой величины духовный цветок, благоухание от которого разлилось далеко за пределы Псковской земли. И ехали автобус за автобусом из Питера, из Молдавии, из Белоруссии. И все еще было впереди...

* * *

Наступило долгожданное утро. Около семи заехал Андрей. Анна Петровна уже поджидала его. Все необходимое было приготовлено и уложено в сумочку с вечера: поминальные записочки от Антонинушки, ее собственные, пирожок для батюшки, гостинцы для церковниц, хлеб и конфеты на канун и даже хлебные крошки для птичек.

— Помолись преподобному Никандру и преподобной матери Фекле, — напутствовала Антонинушка, — и к Мишеньке на могилку зайди поклонись.

Мишенька — это сыночек батюшки, владычнин иподиакон и общий любимец. Он давненько уже погиб, еще в Порхове. Забрал его Господь. Случилось несчастье в праздник святых апостолов Петра и Павла. После литургии пошел Мишенька искупаться, жара была несусветная. Нырнул... и больше уже не показалась на поверхности его головушка. Мишенька только что причастился Святых Христовых Тайн и было ему отроду шестнадцать лет... А как он пел? Слава Богу, сохранились магнитные пленки и иногда, когда заводили старенький магнитофон, Анна Петровна со слезами слушала его такой знакомый голос:

Пусть ноги устали, болит твоя грудь,

И спину ты можешь едва разогнуть,

И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,

Работы так много еще впереди,

Иди и буди.

Пели втроем — батюшка, матушка и Мишенька, но его бас звучал отчетливо и так украшал пение:

Иди и буди ты уснувших людей, -

Скажи им, что враг — среди Божьих полей,

Их хочет засеять травою своей...

Когда лишь разбудишь, тогда отойди...

Иди и буди...

Вспомнив, Анна Петровна, было, загрустила, но тут же мысленно встряхнулась и отогнала грусть — не время! Для машины путь в семь верст — недалекий. Но Андрей ехал медленно, шепча что-то губами — верно, молитвы.

— Ездить теперь нелегко, — посетовал он, — молодежь на иномарках правил не соблюдают. Гоняют, как сумасшедшие, бьются, но им хоть кол на голове чеши. Читаю вот всегда молитвы от нечистой силы, чтобы не угодить в беду, хотя и езжу небыстро, но если не ты, так тебя. А с ними разбираться — горе хлебнешь. Знакомого одного догнал новый русский на “Мерседесе”, припечатал в зад, а потом с угрозами: “Давай, мол, плати за ремонт, потому что дорогу не уступил. А куда уступать, в кювет? Еле-еле, с Божией помощью, отвертелся от нахала. Но не всем так везет. Вот читаю все время “Живый в помощи...” и “Да воскреснет Бог...” — разгоняю нечисть всякую.

— Боится враг молитвы, — согласилась Анна Петровна, — Святые отцы говорят, что демонов

сокрушает смирение, побивает послушание, обращает в бегство молитва, морит гладом пост, низлагает любовь к ближним. И от слов Священного Писания они, как от огня бегут. Был у батюшки такой случай. В первый год его службы в Старом Изборске на литургии во время чтения Евангелия из одной духовно болящей закричал бес: “Воздушная тревога!”, а когда кончил батюшка читать, бес закричал: “Отбой воздушной тревоги!”. Так что для них это как бомбежка — прячутся!

— По началу странно мне это было слушать, — поделился Андрей, — Сомневался даже: в самом ли деле бесы это кричат, или притворство одно. Но потом, побыв несколько раз у отца Пантелеимона, убедился — все самое настоящее.

— Вы не сомневайтесь, — сказала Анна Петровна, — это враг сомнения сеет. Отец Пантелеимон отчитывает по требнику, как положено, а батюшка и не отчитывает вовсе. У него другие методы: молебны водосвятные, святыньки, водичка святая и молитва. Но бесы боятся его и кричат. На расстоянии даже чувствуют, чем батюшка занимается. В Изборске опять же было, как рассказывал священник из соседнего храма — отец Василий. Как-то он беседовал с церковным сторожем, духовно болящим. И вдруг тот как закричит: “Валентин, что ты там делаешь?” Отец Василий сразу ничего не понял и лишь потом выяснилось, что в тот момент батюшка Валентин у себя в храме освящал воду. Не нравится им! А были и вообще чудеса. Жила некоторое время в Изборске раба Божия Нина, с Украины, кажется, специально приехавшая к батюшке. Совсем измучила ее духовная болезнь. Однажды она причастилась, подошла, как положено, запить, и вдруг, Господи, помилуй, — Анна Петровна перекрестилась, — откуда не возьмись, сидит на чашке с запивкой бес в виде небольшой мышки с рожками. И все это видят. Оторопели, кто-то закричал. Вышел батюшка из алтаря, схватил это чудо полотенцем и кинул в растопленную печь. Так и сгорел бес. Вот такое Господь открыл чудо. А однажды как-то собралось разом много духовно болящих и батюшка служил водосвятный молебен. Народа было так много, что и в притворе молились. И вдруг забурлила, забулькала вода в стоящих тут ведрах для мытья пола. Это так выходили бесы из болящих, как батюшка объяснил.

— А теперь я вам расскажу, — отчего-то повеселел вдруг Андрей, — у меня на глазах недавно это случилось. Мы подзадержались после службы, народу в храме совсем немного оставалось. Вдруг зашел какой-то пьяный мужик, и давай кричать чуть ли не матом, чтобы спели ему какую-то песню. Все растерялись. Мужик-то здоровенный, уговоров никаких не слушает, шумит, угрожает. Что делать? Устраивать в храме потасовку нехорошо, а он по человечески не понимает? Не известно, чем бы все кончилось, если бы из алтаря вдруг не вышел отец Валентин. Он улыбнулся мужичку и весело так ему сказал: “Ну что ты, наш хороший?”, и вдруг запел какую-то духовную песню. Мужик оторопело уставился на батюшку, а тот взял его под руку и повел к выходу из храма. Не поверите – мужика, словно подменили. Он тихой овечкой шел рядом с батюшкой и только в рот ему не заглядывал. И куда девалась вся его злость? Просто чудо какое-то!

— Что ж, батюшка и не то может, — сказала Анна Петровна, — Это вы, молодежь, все норовите силой, спором, да напором взять, а батюшка добрым смиренным словом. Эх, чтобы вы без нас стариков делали. Вот и я, учу-учу соседей и знакомых, ничего не знают, как дети малые, иных за ухо просто тяну в храм, а потом ведь благодарят... Ой, да что это я, — вдруг оборвала себя Анна Петровна, ей стало неудобно от такого своего хвастовства.

Но никто вроде бы и не заметил, потому что уже подъезжали. Справа потянулись могилки с крестами и без, с мраморными и гранитными надгробными камнями...

С недавних пор Анна Петровна поняла, почему батюшка с такой любовью и снисхождением относится к людям. На проповеди он может быть суров и непреклонен, но в личном общении наоборот — необыкновенно мягок. “Дорогая, дорогой, милая наша, родная...” — это обычные батюшкины обращения к людям. Он ласкает их словами, и звучит это удивительно естественно. Это не актерская поза, это проистекает от любящего отеческого сердца. Он видит чуть больше, чем возможно каждому из них. Как никто другой он понимает, чем выливается для каждого его грех, что человек теряет, на что меняет великие Божии обетования. Анна Петровна читала в юности про глупых и доверчивых дикарей, которые за крохотные зеркальца и стекляшки отдавали хитрым европейцам целые сокровища. Так и мы грешные, думала она, за кусочек мяса в пост, за нежелание уступить, за обман, за каждое угождение своей плоти и своей самости, отнимаем от себя сокровища Царствия Небесного, ценность которых неизмеримо выше всего самого дорогого на земле. Уже одно то, что они даруются Богом на вечные времена, а здешние богатства неумолимо отсекаются от всякого их обладателя гробовой доской. И батюшка, для которого приоткрылся полог благой небесной жизни, так жалел тех, кто упорно не хотел туда попадать, уповая на здешнее скоропреходящее. Если бы мы все слушали его! Увы...

Машин в положенном для стоянки месте было еще немного — рано. К литургии подъедут еще. Проснутся и подъедут — такова обратная сторона достатка, отнимает он ревность и даже у верных притупляет страх Божий.

— Давайте вам поможем, Анна Петровна, — предложил Андрей, когда все вышли из машины.

— Спаси Господи! — поблагодарила она, — тут уж дойду, да со знакомыми перемолвлюсь словечком.

Анна Петровна смотрела, как резвятся детки Андрея, разминая затекшие в машине косточки, как с веселым гомоном бегают вокруг ее костылика-коляски, и думала, что хорошо, когда вот так все вместе, когда семья, как малая церковь. Но как же все это трудно сохранить! Сейчас они еще дети и держатся за родительские подолы. Но подрастут, и мир начнет их манить своими мнимыми красотами и прелестями. Это когда тебе за восемьдесят, понятны суетность и никчемность многих похотений молодости. Ну а когда двадцать, когда плоть гудит и через край переполняется желанием жить? Как же трудно понять, что многое — это мираж, обман, что это лишь красивый сон. Как же трудно сразу взять себя в узду и не давать воли, потому что, если отпустишь, потом лови ветра в поле. “Пусть погуляет, пусть перекипит” — говорит мир, но это опасная ложь. Кто знает наверняка — есть ли время, чтобы перекипеть, перегулять? А ну как завтра призовет Господь? А ведь так зачастую и есть. Скольких знала она за свой длинный век, которые говорили: “Потом, успею, есть еще время... и обманулись. Не было для них этого “потом”, и не было времени. У нас есть только “сейчас”! Об этом часто говорит батюшка, об этом говорили все старцы. Только “сегодня”, “сейчас”! И это едва ли не самое важное.