Не измени себе
Шрифт:
Денис умолк, предоставляя возможность Дроздову переварить все услышанное.
— Что же мне-то ни полслова?
— И папаше моему названому — тоже ни полслова. Хотя он к высшей школе прямое отношение имеет. Видишь ли, Борис, все у меня не легко и не просто оборачивается, и чтобы выжить, чтобы отвоевать себе право быть полезным в этой жизни, для этого нужны силы не только физические. Нужен характер, нужны знания, нужна, уж на то пошло, какая-то профессия. Ни ты, великодушный человек, ни отец, при всем добром ко мне отношении, в этом вы мне не поможете. Каждый человек обязан это приобрести самостоятельно.
— Понимаю, Денис. Только кричать об этом зачем?
— Если заявить вежливо, интеллигентно, выглядит как кокетство. А решительность хоть и злит, зато заставляет считаться. Разве не правда?
Дроздов не ответил, но в глубине души был вынужден согласиться с Чулковым: действительно, свой опыт жизни другому не передашь.
Чулков, оказывается, с большим трудом добился разрешения учиться в Пятигорском педагогическом институте. Инвалидам войны представлялись льготы при поступлении в вуз, но не для первой группы. В горсобесе замахали на Чулкова руками: вам надо лечиться, а не учиться. Вы еле ходите. Пришлось обратиться к врачу. С Размиком Хачатряном отправились к председателю ВТЭК. Тот пожал плечами, сослался на Министерство социального обеспечения. Теперь уже взъярился Хачатрян: человек выздоравливает, рвется к большой жизни… Учеба — это мощный положительный фактор, рывок к большой жизни. Сочинили бумагу на имя ректора. Тот сам оказался инвалидом, все понял, велел сдать экзамены. Снова у ректора института Чулков появился с четырьмя пятерками.
— Сам добился! Понимаешь, сам? — втолковывал Денис Дроздову. — А это всего дороже,
— Но почему именно в педагогический?
— Как тебе это объяснить? — задумался Чулков.— Мне кажется, что я смогу сказать ребятам немало нужного, ведь я сам мальчишкой попал на войну, многое пережил, передумал. Да и грамотешки мне надо поднабраться,— он смущенно замялся. — Я пишу. И уже давно.
В доказательство он достал вырезки из местной газеты. В восьми номерах были напечатаны рассказы из фронтовой жизни. А один рассказ опубликован даже в толстом московском журнале.
«Ай да Чулков! — подивился Борис. — Времени зря не теряет».
— Но почему ты отвергаешь мою помощь?
— Потому что в неполные восемнадцать я роту водил в штыковую. Привык отвечать и за себя, и за других. А вы с «папулечкой» меня опекать хотите. Ну да ладно!
— То-то ладно. Ишь развоевался… Скажи-ка лучше, как все это понимать?.. То с палочкой едва-едва, то почти строевым?
Лицо Чулкова вспыхнуло и тотчас засияло улыбкой.
— А все вот так и понимать. Идет процесс выздоровления, как говорит мой врач. На комиссии перенервничал, устал, поэтому едва плелся. Потом отдохнул, собрался с силами и показал, на что способен.
— Но левую все-таки заметно подволакиваешь…
— Еще бы. Болезнь — не шутка… Ты ведь сам писал: «Молодой организм», «Воля к выздоровлению», «Характер»…
Борис улыбнулся и хлопнул Чулкова по плечу:
— Так держать, гвардия!
Чулков схватил его руку, крепко сжал.
— Молодец! — вырвалось у Дроздова.
— А была тряпкой, — торжествовал Денис. — На глазах сильней становится.
И Чулков рассказал любопытную историю.
В госпитале инвалидов войны, в самом первом, в одной палате с ним лежал скульптор, бывший минер, одну руку ему оторвало по плечо, а вторую по локоть. Лечили его долго, раны давали свищи. Вот этот скульптор и посоветовал Денису вместо упражнения с мячиком заняться пластилином, чтобы не так надоедливы были механические упражнения.
«Может быть, у тебя что-нибудь такое и объявится, что талантом зовется. Попробуй».
Денис последовал совету и неожиданно увлекся этим занятием. Довольно скоро у него стали получаться смешные человечки, добрые и злые, смелые и трусливые.
Скульптор, когда Денис показал ему фигурки, удовлетворенно хмыкнул:
— Способности налицо. Но тебе… необходима школа. А позволит здоровье? Для ваяния нужна незаурядная физическая сила. Кроме таланта, разумеется. Нужны… мускулы.
Увлеченный новым делом, он и выписался из госпиталя. Но все-таки заработать себе на жизнь ваянием Чулков пока не мог, а пенсия была крохотная. На фронт Чулков ушел после окончания средней школы, стало быть, пенсия, определявшаяся из среднего довоенного заработка, оказалась минимальной. Добрые люди посоветовали потребовать справки с железной дороги, где недолгое время Денис работал кочегаром на маневровом паровозе. Нужные справки пришли, и пенсия его сразу же возросла почти в три раза, но и теперь она была слишком мала. Волей-неволей пришлось задуматься, как обеспечить себя в будущем. Скульптурой себя не прокормишь… Денис замолчал, задумался.
Задумался и Дроздов. Куда было проще Грише Зонову, почти ровеснику Чулкова. В годы войны Гриша хотя и работал наравне со взрослыми, и недоедал — все равно оставался мальчишкой, озорным, непоседливым, единственное, что могло его удержать от шалостей, это перспектива быть наказанным и снова оказаться в детском доме. Куда с легкой руки Константина Арефьевича его чуть и не возвратили. Борис отстоял Гришу, сказал тогда, что цыплят по осени считают, еще покажет себя и Зонов. Эти слова припомнил Разумнов, когда обмывали диплом Григория. И чего греха таить, Зонов, сам того не сознавая, повлиял даже на судьбу учителя — после той рекламационной командировки на Украину Дроздов решил получить диплом.
На другой день, встретившись с Дроздовым в условленном месте, Денис предложил:
1 Хорошо бы над портретом твоим поработать. Подбородок у тебя интересный… И лоб.
2 Борис согласился: ему хотелось посмотреть, как работает Чулков.
Чулков повел Бориса к себе в «мастерскую». Для мастерской Чулков выпросил ветхий сарай, принадлежавший институту.
Странное впечатление производили скульптурные замыслы Дениса. Все фигурки, вылепленные из пластилина, были гротескными, но было в них что-то притягательное, привлекающее остротой видения. Особенно поразил Бориса скульптурный портрет доктора Хачатряна: огромный чуб, широкий лоб, длинный тонкий нос, лицо разгневанное, а длинные руки прижимают к груди вырывающегося ребенка в образе Дениса, в галифе, гимнастерке, сапогах и даже с трубкой в зубах.