Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

Борис смешался. Второй раз за день упрекали его в неискренности… И не заметил, как пролетели два с поло­виной часа. Михаил Иванович Калинин, с поклоном, как это делалось исстари на Руси, пригласил кавалеров всех орденов пожаловать на торжественный концерт, органи­зованный Верховным Советом в честь награжденных. Только после этих слов Борис вспомнил о времени. А оно было уже позднее.

— Я опять с прежним вопросом, — обратился он к Разумнову. — Ей-богу, Константин Арефьич, не красуюсь я,

не кокетничаю, Гриша Зонов без моей операции не сможет закончить свою. А не сдадим коробки скорос­тей — станки не смонтируют. Программу зарежем без но­жа. Как быть?

Разумнов на этот раз уже не в силах был спорить… Мысленно чертыхнувшись, он с досадой махнул на Бори­са рукой: поступай, как знаешь. Дроздов, воспользовав­шись этим, пошел к выходу, а Разумнов вместе со все­ми — на концерт.

Шел и мучился. Не давали покоя слова Бориса: «Про­грамму зарежем без ножа». И все же у него не уклады­валось в голове, как может человек не воспользоваться единственным, может быть за всю жизнь, вечером отдыха, который устраивает не заводской местком, а Кремль.

Лучшие артисты страны! Никогда не приходилось слышать и видеть их Разумнову всех вместе. Вдруг его обдало жаром: пропуска-то у Дроздова нет. Приехали сюда в машине вместе, и в машине, вместе, должны бы­ли уехать, с одним пропуском. Как же теперь он — по ночной Москве?..

А Дроздов тем временем шагал по середине улицы, не таясь и не прячась от патрулей.

Движение на улицах замерло, ни одного огонька во­круг. Полное затемнение.

А вот тишины даже в это время в Москве не было. Где-то коротко, но часто тонким голосом жаловался па­ровоз. Женщина звала какого-то Семена: «Да иди ж ты, иди, черт непутевый!» Прошуршала легковушка в переу­лок, и вдруг впереди послышалось громыхание трамвая. Но этих звуков водителю трамвая казалось мало: он еще названивал, кого-то предостерегая. Вагон выполз из пе­реулка. Впереди трамвая шагала женщина в ватнике, не­смотря на лето, и синим фонарем освещала путь впереди себя. Вагон и две площадки, нагруженные мешками, пе­ресекли улицу. Женщина с синим фонарем вскочила на подножку, и трамвай прибавил скорость.

«Снабженцы,—отметил про себя Борис. — Значит, быть завтра в этом районе хлебу».

Постоял, посмотрел вслед грузовому трамваю и при­пустился бегом: перед глазами вдруг отчетливо возник, тоскливо теперь поджидавший его, Гриша Зонов.

— Стой! Ни с места! — властно приказали ему с тро­туара.

— Стою. И не шевелюсь.

Подошли двое с автоматами на груди. На мгновенье его ослепил луч электрического фонарика,

— Веселый человек — прямо серединой прет.

— Ваши документы. Предъявите пропуск.

Борис развел руками: нет пропуска.

И рассмеялся. Что поделаешь, нет его.

— Я же говорю… весельчак!

— Так вот и ходите по Москве без пропуска?

— Да поймите вы, ребята, только что из Кремля я. А топаю на завод. Программа горит.

— Из Кремля?! — взвился первый голос, теперь он был не насмешливым, теперь он зазвенел возмущением.— Лично от товарища Сталина?

— Нет. От товарища Калинина. Да вы послушайте сначала!..

— Нечего слушать… А ну-ка…

— Помолчи, Гребнев! — приказал второй голос. И мяг­че к Дроздову: — Слушаем, товарищ. Говорите.

— Только что получил орден Ленина.

— Орден Ленина!!!

Два голоса, один возмущенный, другой больше изумленный, чем недоверчивый, слились воедино. Судя по голосам, патрульные были еще молоды.

— Постойте. А орденская книжка может служить про­пуском? Ее ведь сегодняшним числом выдали. И сам Ка­линин подписал.

— А ну покажь!

Борис подал красную книжицу второму, более сдер­жанному и явно старшему в наряде.

— Ух ты! — это недоверчивый, даже голос дрогнул.

— Вот так документик, Гребнев. Когда-нибудь видал такое? Слушайте, как вас величать… — заглянул в книж­ку старшой. — Борис Андреич! Ни разу орден Ленина близко не видал. Покажите.

Борис достал коробочку, раскрыл ее и осторожно вы­нул орден. Золото и эмаль брызнули искрами в лучике фонаря.

— Ох-х! —опять вместе выдохнули оба.

И Борис был счастлив. Он и сам не мог отвести глаз от этого ослепительного сияния. Все трое были молоды­ми, искренними и доверчивыми. И объединяла их общая беда — война. Но там, на фронте, наши теперь в хвост и в гриву колошматили фашистов. Победа уже не за горами! Пусть еще не полная, пусть только на одном поле огром­ного сражения, масштабов и значения этой битвы все трое еще не могли представить, только чувством и умом догадывались, что там, между Орлом и Курском, сегодня, по сообщениям Совинформбюро, и их судьба решалась. Потому весь свой молодой восторг и неистребимое жела­ние победы они, сами того не подозревая, выражали сво­ими восхищенными возгласами, разглядывая орден Ле­нина.

Борис бережно уложил орден в коробочку, спрятал награду во внутренний карман. Постояли молча, не хоте­лось так вот просто разойтись. Нужно было, видимо, сказать что-то значительное, а подходящих слов, как ча­сто бывает, не находилось.

— Мы бы, конешное дело, машину могли остановить, да вишь ты — ни одной…—заговорил наконец старший в наряде.

— Это завсегда так. Все наоборот, когда что-то поза­рез надо…

— Опять за свое, Гребень? Опять наперед батьки ле­зешь. Так и прет из тебя…