Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

Борис сначала растерялся, потом удивился и наконец дал волю чувствам: он не привык, чтобы с ним так раз­говаривали. Вот здесь-то он и позволил себе заявить, что орден Ленина от него никуда не уйдет. Но Константин Арефьевич не желал слушать возражений.

— Пропуска в Кремль заказаны, — закончил Разум­нов в той же тональности. — Президиум Верховного Со­вета из-за одного Дроздова собирать не будут. Сейчас не сорок первый, а сорок третий. Работы у Михаила Ивано­вича по горло, что ни день, то ордена да Звезды.

Первый раз Константин Арефьевич с таким нескры­ваемым раздражением и обидой разговаривал

с Дроздо­вым. Сердитым он бывал часто, и влетало от него Бори­су не раз, еще когда в кадровиках ходил. Но как бы его ни ругал Арефьевич, Борис чувствовал, что в нем, как любил выражаться Разумнов, он видит человека с боль­шой буквы. Теперь же Борис уловил в этой брани ка­кой-то странный, задевающий его оттенок, как будто он, Дроздов, переступал границу дозволенного и Арефьевич хотел поставить его на место. Он начал размышлять и анализировать, но понять ничего не смог и подчинился.

Когда в назначенное время принаряженный Борис сту­пил в Свердловский зал, он был заполнен до отказа.

— Неужели всем будут выдавать награды? — спросил он Константина Арефьевича.

— Наверное. — Разумнов пожал плечами. — Не ради же аплодисментов народ созвали.

Борис вздохнул. Бедный Гриша! Ведь он не уйдет, прождет его до утра. Нашел он Григория вскоре после возвращения из Челябинска в сорок втором. Подобрал подростка у деревни Черемушки полузамерзшим, когда ездил навестить тяжело заболевшего Сережку Кирилло­ва; там же, в поле, оттирал снегом, нес на руках, пока не остановил какой-то грузовик. Попросил шофера подбро­сить хотя бы до ближайшей станции метро, а тот, узнав о случившемся, довез их до заводского общежития и да­же кусок хлеба незаметно сунул в карман Бориса. И ожил Гриша Зонов, окреп. Борис устроил его на завод, взял учеником. Теперь у Григория разряд. Хороший ма­лый, упорный. С ним хорошо работалось…

Как ни странно, фамилию Дроздова назвали очень скоро. Борис на всякий случай помедлил: вдруг однофа­мильца вызывают?

— Ты что, оглох? — подтолкнул его Разумнов.

Борис вскочил и заспешил к Калинину.

— Пожалуйста, не жмите сильно руку Михаилу Ива­новичу,— услышал Борис тихий голос помощника Кали­нина.

Мгновенно вспомнились слова Константина Арефьевича: действительно, не сорок первый год — вон сколько народу ожидает наград. Борис улыбнулся и пожал обеими рука­ми, мягко и долго. Мелькнуло и на долю секунды: какой же он, Михаил Иванович, домашний и усталый, но ста­рается держаться бодро. Как в тумане слышал тихое приветствие Калинина, и сам, тоже вполголоса, вдруг сказал:

— До последней минуты не верил, что все-таки мне этот орден.

— Почему? — заинтересовался Калинин.

— Фронтовикам — это понятно, а мы не на фронте.

— А вот я… — Калинин заглянул в орденскую книж­ку.— Я вот, Борис Андреевич, уверен, что вы еще не раз придете сюда получать награды.

— Вы думаете? — изумленно спросил Борис.

— Убежден в этом, товарищ Дроздов. Вы еще мо­лоды!

— Ты чего нашептывал Калинину? — Голос у Арефьевича был уже добродушный.

Борису не хотелось повторять разговор, словно он оберегал их общую с Калининым маленькую тайну.

—

Уговор с Михаилом Иванычем, только в мемуарах обнародую.

— Фу-ты, ну-ты! — Разумнов на этот раз окинул Бо­риса веселым взглядом.

А через какое-то время Борис вдруг услышал фами­лию— Головастов. Сходилось и имя, отчество.

«Неужели он? — обрадовался Борис и, привстав, стал вглядываться в лицо седого высокого полковника с рва­ным шрамом через всю левую щеку. На его кителе — два ряда наград. — Нет, не он».

И вдруг с удивлением увидел, что полковник направляется в его сторону, сел на свободное кресло сзади.

— Поздравляю, Борис Андреевич! — раздался шепот.

— Виктор Семеныч?! А я верил и не верил, что это вы!

На них зашикали. Но руки их уже сплелись в нетер­пеливом приветствии. Арефьевич предложил полковнику поменяться местами.

— Глазам своим не хотел верить — Борьке Дроздову, моему доброму старому помощнику, вручают орден Лени­на! Молодец, Дроздов! Так держать!

Склонив головы друг к другу, стали шепотом рассказы­вать о себе.

— Не приходилось слышать об октябрьской операции сорок первого года?— спросил Бориса Виктор Семенович.

— Как же! Как же! У задней стены нашего завода ваши люди расстреляли диверсанта. Он, сволочь, крас­ными ракетами подавал сигналы фашистским самолетам. Наводил на завод. И навел бы, гад, если б его не схва­тили.

— Я тоже участвовал, командовал взводом. Получил ранение, а потом и первую свою награду. Руководил тог­да операцией сам командующий Московским округом. Генерал Артемьев. Так что приказ товарища Сталина от девятнадцатого октября чекисты с честью выполнили. Да, вот еще что, — вспомнил Головастов. — Тебе должно быть интересно. Помнишь Романа Пухова? Фашистским аген­том обернулся.

— Так этого и следовало от него ожидать. Помните — он еще сестру пытался уговорить переправиться за гра­ницу.

— И все-таки был поражен, когда узнал Пухова. До­катиться до шпиона! Я его часа четыре преследовал с одним бойцом. Погиб он от вражины. А какой парень был! И его посмертно наградили. Романа на месте не ста­ли расстреливать, он потом много порассказал.

Сдержанный их говорок кому-то помешал. Впереди си­дящий обернулся и укоризненно взглянул па Бориса. Пришлось опять перейти на шепот: умолкнуть оба были не в силах — когда-то еще доведется свидеться — война же! А рассказ Головастова становился все увлекатель­ней…

В начале сорок второго Виктор Семенович был пере­правлен через линию фронта в партизанский отряд. Во­евал в Брянских лесах, а потом на Украине. Орден Крас­ного Знамени — это его пятая награда. Только что вышел из госпиталя после тяжелого ранения. Он написал на клочке бумаги свой телефон.

— Все воюют, только я вкалывай на заводе, — с за­вистью сказал Борис.

Виктор Семенович накрыл ладонью его руку, крепко сжал.

— У каждого человека свой путь. И идти по нему — до конца дней. Это закон жизни, Борис. Не будь у нас в тылу таких, как ты, — не погнали бы мы фашиста с родной земля. — И попросил строгим голосом: — Не гово­ри больше неуважительно о тех, кто работает в тылу.