Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

— А ты… ты уезжай, — объявил матери Ташбулат– младший и спрятал голову под мышкой обескураженной Саодат-ханум.

Смутился и старый Ташбулат — он тоже привязался к мальчонке. И кто придумал этот отъезд? Так славно всем жилось!

Валентина проплакала всю ночь: это надо же — с ма­терью ехать не хочет, у чужих остается. Но потом, пораз­мыслив, решила, что пока здесь Толечке будет сытнее, чем в голодной Москве, да и под присмотром, а там — кто за ним будет смотреть: и мать и отец на работе.

В Москву Валентина возвратилась одна, оставив сына до окончания учебного года. Но Толя-Ташбулат вместо пя­ти месяцев прожил у стариков Фаридовых до окончания седьмого класса. Родители Фазыла также жили в Москве, но и Фазыл не хотел ехать к родителям. Они договорились с Толей, что приедут в Москву заканчивать среднюю школу, а потом вместе подадут документы в Среднеазиатский Го­сударственный университет.

Дружба у них окрепла настолько, что даже в Москве они ходили в одну школу, хотя жили неблизко друг от дру­га. Такая привязанность пугала Валентину, но радовала Павла. Он знал, что Фазыл и Толик спали и во сне видели, как вместе поедут учиться в САГУ, и одобрял рассуждения сына: с отличным знанием узбекского языка поступить в университет в Ташкенте ему будет куда легче, чем в ка­кой-либо столичный вуз. Его привлекала практическая сто­рона дела, а дружба сына с Фазылом — это второсте­пенное. Главное, есть уверенность, что сын будет учиться в вузе.

— Понимаешь, Валя, какая ситуация складывается? — рассуждал Павел. — Старик Фаридов, если припечет, и в ЦК республики не побоится отправиться.

Но это были дальние прицелы. А пока семья наконец была вся в сборе, и Павел этому очень радовался. Замет­ных успехов достиг он в своей работе. К его фамилии, на­чиная с сорок шестого, теперь постоянно прибавляли: то­карь-скоростник. Все-таки нашел он секрет волшебных резцов, о которых столько лет мечтал. А тут случай. На за­воде как-то появился корреспондент одной из московских газет. Он интересовался работой токарей-скоростников.

Корреспондент слушал Павла и черкал в свой блокнот и все поглядывал на резцы: такие же вроде бы, как и у всех, но особая заточка твердой напайки делала их чу­додейственными.

— Можно их сфотографировать? — спросил он у Зы­кова.

Но тот недовольно нахмурился. Чего это ради он будет делиться своим кровным, тем, что ему досталось потом и бессонными ночами, с любым встречным-поперечным. Но не желая портить отношений с журналистом, чтобы не упу­стить такого случая, Павел пригласил корреспондента пос­ле смены к себе домой.

Смена, кстати говоря, заканчивалась через двадцать ми­нут. К тому же Павел вспомнил о двух дынях, килограм­мов по шесть каждая, которые едва донесла до их квартиры проводница поезда, прибывшего из Ташкента: Саодат-ханум довольно часто таким образом пересылала им овощи и фрукты.

Надо сказать, что дыня произвела на журналиста гораз­до большее впечатление, чем резцы Павла. Не помешала дыне и рюмка-другая хорошего вина — водку Павел Зыков не пил по соображениям принципиальным.

Дня через три о Зыкове появилась статья без фотогра­фии его резцов.

Корреспондент стал заглядывать к Зыко­вым и всегда находил ласковый прием. Был опубликован и новый очерк, но уже не в газете, а в журнале. Зыкова после этого пригласили на ответственное совещание, зара­нее предупредив о желательности его выступления. Речь Зыкова всем поправилась. Фамилия его попала в тассовскую информацию и стала широко известна.

Случилось это перед выборами в местные Советы депутатов. Тот же знакомый Павлу Зыкову журналист в разговоре с секретарем парткома завода спросил его:

— А почему бы вам не выдвинуть кандидатом в депу­таты местного Совета скоростника Зыкова?

— Да знаете ли… — Секретарь помялся. — Жмот он ла­кированный. Дрожит над своими секретами. Все мое… Все под себя…

— Зато работает как лошадь…

— Так-то оно так, конечно…— вяло обронил секре­тарь.

Однако при обсуждении в парткоме кандидатуру Зыкова он поставил на голосование. Предложение про­шло.

Павел Зыков стал депутатом районного Совета. Рабо­тать, как общественник, он начал активно, не жалея вре­мени. Его работой были довольны и в райсовете.

А в начале сорок седьмого, когда из министерства по­ручили подобрать хорошего производственника для недолгой и в какой-то степени показательной работы за грани­цей, завод совместно с райкомом партии рекомендовал Павла Зыкова.

…Павел Зыков с нетерпением ждал ответа из учрежде­ния, в которое он написал письмо после поездки в Германию. Наконец дождался… Его вызвали в партком и объя­вили, когда и куда явиться завтра ровно в десять часов. В девять пятьдесят он постучал в окошко с кратким обоз­начением: «Бюро пропусков».

— Что-то вы раньше времени, — отозвались из окош­ка.— Впрочем, подождите.

Минуты через три его провели в кабинет.

Сентябрь в том году выдался пасмурный, хотя дождей не было. И все же настроение у Зыкова было приподнятое: что-то ему скажут в этом огромном и суровом здании? Что гадать?

Однако какое-то время пришлось ждать. Он не мог со­средоточиться, ждал и, волнуясь, не отрывал глаз от двери, обитой черным дерматином.

Наконец она открылась.

— Прошу вас.

Зыков вошел. За столом сидел совсем седой человек в больших очках с позолоченной оправой, с крупным поро­дистым лицом.

— Здравствуйте, товарищ Зыков, — ровным голосом, бесстрастно приветствовал он посетителя. — Садитесь. Моя фамилия Сазонов. Николай Петрович.

Дожидаясь, пока усядется приглашенный, Николай Петрович не отрывал от него внимательного взгляда. Раз­говор начался с вопроса: как товарищу Зыкову работается после возвращения из заграничной командировки? Павел отвечал бодро, энергично; он заверил товарища Сазонова, что дела на заводе идут отлично, квартальный план они вы­полнили со значительным превышением, а он лично — на 281,6 процента.