Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

— Амортизация у нас возмещает только материальный или физический износ основных фондов. Явление так на­зываемого морального износа, в результате которого маши­на — я цитирую Маркса — «утрачивает меновую стоимость, по мере того как машины такой конструкции начинают воспроизводиться дешевле или лучше, машины вступают с ней в конкуренцию».— Профессор взглянул в зал поверх очков и вдруг понизил голос… —Для тех, кто заинтересу­ется, сообщаю: цитата взята из первого тома «Капитала», со страницы четыреста десятой. Итак, продолжаю. Явле­ния морального

износа присущи лишь капиталистическому хозяйству…

Дроздов не верил своим ушам. Он не удержался и гром­ко сказал:

— А почему это моральный износ возможен только у капиталистов? Машины и у нас такие же. Такую же при­мерно продукцию получаем и мы.

— А потому, товарищ… Извините, я не вижу того, кто подал эту реплику… Потому, что при капиталистической форме производства машины, фактически вполне пригод­ные к работе, идут на свалку. Истина проста: экономически для капиталиста на них невыгодно работать — они не вы­держивают элементарной конкуренции с новыми, разуме­ется, более совершенными машинами. И потому я хотел бы спросить вас, неведомый мне оппонент… В условиях со­циалистического хозяйства вы когда-либо наблюдали кон­куренцию? Или хотя бы слышали о ней?

Дроздов встал.

— Действительно, конкуренции у нас нет. Но объясните мне, рабочему человеку… Я на своем станке, на своей ма­шине за смену могу дать продукции на сорок тысяч рублей. А, скажем, в Ленинграде группа конструкторов, инжене­ров, рабочих создала машину, на которой я за ту же самую смену могу дать продукции уже на сто тысяч рублей. При­том за ту же смену я в два раза меньше измотаюсь. Разве старая моя машина выгодна для социалистического произ­водства?

— Вы задаете элементарный вопрос. Обратите внима­ние, товарищ, на слово «выгода»… Да вы садитесь, сади­тесь, товарищ…—снисходительно бросил профессор Дроз­дову.— «Выгода»… Слово это типично для капитализма. Допустим, в Ленинграде изобрели машину в два раза производительнее той, на которой работает сей уважаемый мо­лодой человек. Но что же делать с этой вашей машиной или станком? Выбросить? По стране таких станков или машин наберется примерно тысяч сорок. А каждая машина или станок стоит, допустим, не меньше пятидесяти тысяч рублей. А ну-ка посчитайте, сколько лишь за один день мы выбросим на свалку ценностей.

Зал оживленно зашумел. На Дроздова стали оборачи­ваться, с насмешкой рассматривая его. Кто-то с издевкой спросил: «Что, выкусил?..» Однако Бориса ни вопрос про­фессора, ни насмешки зала не смутили.

— Что же получается, товарищ профессор? Капиталис­ты будут систематически производить той же продукции в два раза больше и уж, конечно, намного дешевле? А мы будем шлепать по старинке?

— Нe так все это просто, как вам это представляется. Для капиталиста важен чистоган на этот день, месяц, год, иначе его задушат конкуренты. Но уверяю вас, молодой че­ловек, ленинградцы не схватят за горло москвичей.

В зале дружно рассмеялись…

— Зачем же за горло! Руку дружбы протянут, если нам тяжко станет, —

поддакнул кто-то. — Да любой город помо­жет в трудную минуту.

Но Дроздов не сдавался.

— Это совсем другая категория, далекая от экономиче­ской. А меня, товарищ профессор, волнуют не эмоции, а самые элементарные убытки. Согласитесь, Василий Василье­вич… При условиях, о которых я говорил, когда ленинград­цы создали новую машину, а мы продолжаем работать на старой, мы понесем колоссальные убытки. Разве не так?

— И так, и не совсем так, если думать в государствен­ном масштабе. В условиях планового социалистического хо­зяйства, где внедрение новых машин в производство проис­ходит планомерно, по плану технической реконструкции, на основе расчета экономической эффективности и где замена старого оборудования новым может быть произведена лишь в том случае, если это выгодно с народно-хозяйственной точки зрения… Вот такое развитие техники, молодой чело­век, не порождает морального износа, и этот износ при амортизации основных фондов не учитывается.

Дроздов опять поднялся.

— Извините за резкость: я вам о Фоме, вы мне о Ереме… Планомерность планомерностью, а меня волнуют убыт­ки. Огромные! Меня возмущает запланированное отстава­ние, мое личное отставание от капиталистического рабочего, который занимается тем же делом, что и я, но работает на более производительной машине.

Голос профессора загремел уже строго:

— Еще раз повторяю вам. В социалистическом общест­ве происходит непрерывное совершенствование производ­ства. Это вызывает необходимость замены устаревшей тех­ники новой, а новой — еще более новейшей. И вот то глав­ное, чего вы домогаетесь, молодой человек… Расходы по по­крытию убытков, которые возникают от вывода из строя старых машин и замены их новыми, принимает на себя Со­ветское государство. Мы не так бедны, как вам это кажется, молодой человек.

Последние слова профессора Протасова потонули в шум­ных аплодисментах. Обстановка сложилась таким образом, что когда настала очередь задавать вопросы, Дроздов был вынужден молчать. Но и согласиться с ученым-экономистом он не мог.

При выходе из зала, в дверях, Борис плечо к плечу столкнулся с главным инженером завода Василием Бори­совичем Астаховым. Вернее— заместителем главного инже­нера: недавно его понизили в должности. И может, пото­му — не было сейчас в голосе Василия Борисовича той под­черкнутой уважительности, с которой он недавно смотрел на рабочих с высоты своего поста.

— Я бы вам посоветовал, товарищ Дроздов, быть по­аккуратней с вашими непродуманными вопросами, — хмуро сказал он.

— Почему же они кажутся вам непродуманными? — тотчас переспросил Борис.

— А потому, что — дискредитируют нашу советскую экономику.

— Не экономику, Василий Борисыч. Могу определить с большей откровенностью… Отрицание морального износа оборудования дискредитирует некоторых головотяпов-экономистов.

— Но-но, поаккуратнее на поворотах.