Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

Утром Женя сказала:

— Пусть все катится в тартарары… Домой не вернусь. Борис ждал этих слов. Было важно, чтобы она произ­несла их сама, притом первой. Однако все-таки превозмог радость, сказал:

— Ты все продумала? Там Нина…

Женя испуганно сжалась. Был у нее однажды разговор с дочерью.

«…Я не оставлю отца. Он—инвалид войны…» — «У него слегка повреждена нога. Ходит с палочкой, а вспомни, что г оворил врач. Она, эта палка, расслабляет человека. Он может обходиться

без нее. Но ему нужно… ты же знаешь… чтобы его жалели. А из одной только жалости я не могу больше жить с ним. Нет, не могу…»

И потому сейчас, при напоминании о дочери, закрыла лаза, простонала:

— Не пойдет она со мной. Не пойдет! А как мне без Нины?

— Да, в семнадцать лет человек уже может быть судьей… — задумчиво сказал Борис. — Но именно в эти-то годы слишком быстро судят других.

« Женя грустно покачала головой.

— А ты считаешь, что я правильно поступила, когда вышла замуж за Сашуню?

— Что об этом сейчас-то? Главное, не ошибись теперь. Мне можешь верить твердо. Я любил тебя и люблю, Женя. Без тебя мне жизни нет.

Женя прижалась щекой к его груди.

— Я это знаю, Борис. Верю тебе. Позвал бы раньше, без памяти бы бросилась к тебе. Но ты ведь гордый. И знака не подал.

— Разве в гордости дело? Опасался разбить тебе жизнь.

— Эх, Борис, Борис… Да разве только молодые — так судят… Тогда, когда я качнулась к Александру, ни один че­ловек не увидел моего ужаса. Будто стена валилась. Зна­ешь… Не могу отделаться от мысли, что я тогда скорее спряталась в нору, а не замуж вышла.

Вот оно признание. Сколько раз Борис о том же самом думал! Но упрямо отгонял эти мысли, убеждая себя, что нет, этого не могло быть. Ах, слепой ты чурбан! Признавал только правильные мысли и поступки. Видел дороги, чуть ли не по линейке проведенные. А душевного смятения са­мого дорогого человека не заметил.

…Как бы ни облегчало учебу в институте его прошлое самообразование, подготовка к экзаменам отнимала у Бо­риса Дроздова немало времени. Когда был один, время находил более или менее свободно. Но вот появился на свет Андрейка, и наступило светопреставление. Крохотное было существо, но оно не признавало ни авторитета, ни ре­жима. Днем и ночью оно пищало, орало, требовало, оно, это родное существо, ничего не хотело знать, кроме внима­ния, ежеминутного внимания к себе.

Спали Борис и Женя по очереди, и, конечно же, Борис не высыпался. Однако постепенно он все же втягивался в русло нового для себя бытового ритма, привыкал к не­ожиданному повороту своей судьбы.

Радость обретения горячо любимого человека все оку­пала. Первый месяц после рождения Андрейки показался ему, конечно, далеким от рая, и все же жизнь становилась более полной и солнечной, приносила удовлетворение, вы­зывала страстное желание сделать Женю по-настоящему счастливой. Да, новая жизнь преподнесла немало труднос­тей, но она и дала полноту счастья. Непростительно было падать духом. Борис Дроздов не отставал от быстро теку­щего времени. Мозг его властно

требовал все новой и но­вой пищи, оттого-то он и учился с такой жадностью.

И как ни трудно было продолжать занятия после же­нитьбы, а все же пришло время, когда на горизонте обозна­чился конец его учебы в институте — к исходу второго ка­лендарного года учебы по системе экстерната. Покончить с оставшимися экзаменами и зачетами он рассчитывал в те­чение месяца, от силы — полутора.

Потом уверенность эта подкрепилась и тем, что значи­тельную часть забот по дому и уходу за ребенком взяла па себя Анна Дмитриевна — мать Вальцова, ставшего теперь мужем Софьи Галактионовны и родственником Бориса.

Только теперь, увидев наконец счастливой свою дочь, решилась Софья Галактионовна на устройство собственной семьи.

4

— Господи, как же мне хорошо с тобой!

Слова эти Женя не сказала, скорей прошептала. Но Борис их услышал. Она стояла у двери на балкон. Наступил май, совсем недавно распустились листья на деревьях, но они еще не напились солнца, еще бледноватыми казались, зато по каждому листку будто прошлись лаком. Но вот внизу, посреди бульварной аллеи, Женя увидела коляску, которую тихонько катила перед собой Анна Дмитриевна. И тотчас вернулась к Жене озабоченность.

«Зря катает… Подрос уже Андрейка, потяжелел. Мог бы и побегать».

Сказала себе так и тотчас увидела все сразу: и деревья, пруд, и стайку уток в нем, и ласковое солнце, основательно уже скатившееся к западу и утратившее острую жгу­честь своих лучей. И сердце защемило от радости.

Борис ребром ладони стал вытирать ее мокрые от слез щеки.

— Что же ты плачешь, Женя, милая моя?

Закрыв глаза, Женя притянула к себе голову мужа.

Сказала шепотом, будто в соседней комнате — чужие люди.

— И от счастья, милый, плачут. Сладкими слезами. Сказала и вдруг порывисто поднялась, обняла за плечи Бориса.

— Веришь ли, Боренька? Я никогда не испытывала такого счастья… Никогда! Столько лет прожили врозь! Какое безумие! И все эти годы как в тине барахталась. Как же я могла?..

— Не надо, Женя. К чему это? Не возвратишь этих лет. Давай их вычеркнем. Забыть, конечно, не забудешь, но… Главное теперь — мы вместе.

— А я боюсь… боюсь! Вдруг проснусь—и все у меня старое. Если б знал, как мне страшно порой.

— Глупенькая… зачем же так?

Борис прижался к ее щеке губами и с улыбкой сказ ал :

— А ведь ты обманщица. Слезы-то у тебя не сладкие, а соленые.

Женя тоже наконец засмеялась и, опять притянув, его

голову, покрыла быстрыми поцелуями щеки, губы, нос, глаза.

— Ох, Борис, Борис! Всю жизнь тебя любила. И дай мне бог так же любить до конца моих дней.