Не измени себе
Шрифт:
— Простите, вы, конечно, хорошо знакомы с Аллой Васильевной Протопоповой.
— Конечно.
— А какую она оказала помощь в создании диссертации?
— Абсолютно никакой. Доцент Протопопова даже не знала, о чем я пишу, как и вообще кто-либо на факультете.
— Это действительно так?
— Если это необходимо, могу дать партийное слово.
— Нет-нет, этого вполне достаточно. И последний вопрос… Уж извините. Кем вам доводится товарищ Вальцова? Борис добродушно улыбнулся.
— Тещей. Но я бы еще назвал ее добрым своим другом. — По каким соображениям?
—
— Так ли это?
— Разумеется. Впрочем, вру. Она помогла мне быстро перепечатать работу, потом переплести ее.
Собеседник мягко рассмеялся.
— Дорогой мой Дроздов. У меня к вам просьба. Не могли бы вы на днях забросить мне по пути черновик вашей диссертации?
— Хорошо. Пожалуйста. Только я не пойму, зачем это министерству? Там все исчеркано-перечеркано.
Опять последовал вздох.
— Формальность. Нужна экспертиза. Но вы не беспокойтесь. Рукопись непременно возвратим.
— Могу подарить.
— Э-э, батенька. Подождите разбрасываться.
На этом они расстались. Тепло и даже, как показалось Дроздову, дружелюбно.
…И покатились дни с той поры. Они бежали быстро, складывались в недели, в месяцы. А министерство молчало. За это время Борис успел сдать все зачеты и экзамены технического вуза (к счастью, их оказалось не так уж много) и подготовить положенную по объему дипломную работу, вернее сказать, то был дипломный проект. Дроздов использовал их совместную с Григорием Зоновым работу по превращению станка-полуавтомата, где не последнюю роль сыграл новый зоновский узел, в автомат. «Авторские свидетельства» тогда получили не только Зонов, Дроздов и Астахов, но еще пятеро конструкторов. Дипломный проект Дроздова был принят, и ему вручили диплом об окончании технического вуза.
На другой же день после защиты профессор Резников пригласил Бориса к себе и предложил место в очной аспирантуре.
— Кандидатский минимум вам сдать будет нетрудно, а диссертация — готова,— поддержал Резникова и пришедший на беседу Протасов.
— Помилуйте… Сорокалетнему дяде и вдруг — в очную аспирантуру! — рассмеялся Борис.— Я уверен, что это не по возрасту… Даже формально. Есть и другая причина, и я бы ее посчитал основной. В мои намерения не входит расставаться с заводом. Поймите меня правильно.
Протасов вскочил и начал вышагивать по кабинету.
— Борис Андреевич, отказываюсь понимать вас. Когда-то ведь придется расставаться со штанишками школьника.
— Я бы, Василий Васильевич, завод не приравнивал к школе, а меня лично—к школяру. Тут принципиальные соображения, не каприз.
Вмешался спокойный и уравновешенный Резников:
—
Протасов сел, однако это его нисколько не успокоило.
— Какое имеют отношения частные дела завода к огромному фронту политической экономии? К философии, наконец? Вы же ученый, Борис Андреевич! Эго же безумие — растрачивать свои силы на второстепенное.
— Работу на заводе не могу считать занятием второстепенным. А что касается аспирантуры, можно ведь заниматься и в заочной…
На этот раз быстро поднялся со своего места Резников.
— Слова Бориса Андреевича вполне разумны. Как вы, Василий Васильевич?
— Возражений не имею,— согласно кивнул и Протасов.
…Процедура с зачислением в заочную аспирантуру, вернее согласование этого вопроса с министерством заняло чуть меньше времени, чем сдача кандидатских экзаменов и подготовка к печати автореферата.
Но вот наконец были завершены все формальности для защиты кандидатской диссертации. В полукруглый зал, где обычно заседал ученый совет вуза, Борис Дроздов вошел с дипломом инженера-станкостроителя и экономиста, а через три часа вышел кандидатом экономических наук.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЗАВИСТЬ
1
Борис открыл глаза. Увидел трехрожковую люстру. Она вдруг закачалась, потом раздвоилась и начала расплываться в тумане.
«Что за чепуха? Где я нахожусь?»
Стал напрягать память, но сколько ни силился — вспомнить ничего не мог. Все тело ныло. Попытался пошевелить ногой — острая боль резанула в шейных позвонках и отдалась в затылок.
«Да что же это со мной? Совсем мне память отшибло, что ли?»
Не поворачивая головы, повел глазами влево, вправо. Увидел три койки, а на них сплошь забинтованные белые куклы. Понял: находится в больнице. Но почему, почему? Наконец смирился. Решил для себя: если уж очнулся, память восстановится, не надо ее насиловать. В таких случаях сон — лучший выход из положения. Спать! Воля всегда его выручала. Минут через пять Дроздов уже спал, так и не вспомнив, как он попал на больничную койку.
А случилось следующее…
Недели через две после похорон Сталина, когда потрясение от случившегося стало постепенно сглаживаться, Дроздова пригласили в Министерство высшего образования. Решался вопрос о его работе. Вопрос этот и для него самого, и для завода, где он проработал почти четверть века, и для двух министерств (станкостроения и высшего образования) был достаточно серьезным. Сам же Дроздов даже думать не хотел, что должен расстаться с заводом.