Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

В тот день с Дроздовым состоялся серьезный разговор в кабинете заместителя министра высшего образования Зеленкова. Замминистра, как и сам Дроздов, оказались в затруднительном положении.

— Иван Иваныч, да поймите меня правильно,—при­ложив ладонь к груди, убеждал Дроздов собеседника.— Я не оспариваю ваши слова, что знания у меня есть и они свежи. Но поверьте, чтобы посвятить себя воспитанию сту­дентов, одних знаний мало.

— Согласен. Необходимы методологические навыки. Но,

по нашим сведениям, вы и здесь уже кое в чем успели…

— В том-то и дело, что нет, Иван Иваныч…. Не педагог я по складу характера и по опыту работы.

— Позвольте, на чем основаны такие выводы?

— Отвечу. Как мы условились, я полгода читал спец­курс. А когда начал принимать экзамены, только восьми слушателям мог поставить хорошие оценки, с десяток на­тянул па «удовлетворительно», под нажимом доцента Про­топоповой, остальным, а их пятнадцать, выставил «неуды». Вот и делайте выводы: или я скверно читаю, или тем лю­дям, ради которых стараюсь, просто-напросто не нужны эти знания.

Заместитель министра терпеливо слушал Дроздова и сочувственно кивал головой. Борису казалось, что тот пол­ностью с ним согласен.

Но вот Зеленков заговорил:

— Борис Андреич. Мы интересовались вашим спецкур­сом. Прочли вы его хорошо. Нет сомнений, вы много зна­ете. Но напрашивается и другой вывод: вы хотите, чтобы студенты сразу же усвоили столько же, сколько знаете вы. А правомерны ли ваши требования? Как вы считаете?

— Не понимаю.

— А все просто. У студента десятки предметов. Он ус­ваивает и одно, и другое, и пятое, и десятое. Вы копили

свои знания на протяжении многих лет. Знания ваши не только обширные, но и устоявшиеся. Вы знаете, что фун­даментальных учебников по вашему предмету пока еще нет,— студенты, что смогли, то записали, а остальное они искали по дополнительным источникам. А времени на ос­воение материала у них мало. Ведь так же?

— Пожалуй, так.

— Не спорю, есть среди студентов и какая-то часть оболтусов, папенькиных сынков, которых устроили по принципу КПУ.

— А это что такое? — удивился Дроздов.

— О, Борис Андреич! Вы еще неискушенный человек… КПУ это сокращенно: «куда папа устроит».

Дроздов озадаченно молчал.

— Вам странно, не правда ли? Однако это житейская истина… Но это, так сказать, особая проблема. А есть в этом вопросе и третья сторона, лично вас касающаяся.

— Лично меня?

— Да, батенька. Вы не только строги, вы просто свирепы.

Лицо Дроздова заалело. Хотелось немедлено возразить, но давняя привычка к сдержанности, когда его критикуют (критика — хинин, глотай — помогает), заставила его смириться, хотя Зеленков намеренно сделал паузу, в ожидании резких возражений.

Не дождался.

— Насчет свирепости, это я… для убедительности, что-бы вызвать вас на бой.

— Черт его знает, Иван Иваныч, может, оно и так. Но

не кажется ли вам, что все это, в конечном счете, льет воду на мою мельницу?

— Ошибаетесь, Борис Андреевич. Это говорит лишь о вашей неопытности. Вы многое поймете со временем. Уверяю вас, все со временем образуется, все войдет в свою колею.

— Не знаю, не знаю… Но уже сейчас мне не совсем понятно…

— Что именно?

— Вот вы… об этих оболтусах… КПУ… Зачем же при­нимать такого рода молодежь?

Зеленков развел руками, улыбнулся.

— Милый мой Дроздов! Да ведь на лбу это у каждого не написано: «оболтус». Словом, не тот сегодня день, чтобы выяснять и решать эти проблемы.— Дроздов понял, на что намекал заместитель министра.— Буду краток. В кресле, где вы сидите, перебывали уже трое. И все в один голос говорили о вас самые лестные слова. Мне поручено не при­нимать ваших возражений. Хорошо, прочно вы влились в коллектив вуза.

— Но и с заводом я не могу расстаться.

— Не имею возражений. Работайте на предприятии, но и курса своего не бросайте. Лучший судья — время. Пожи­вем — увидим.

На том и расстались.

Дроздов заспешил в институт — на шестнадцать часов было назначено заседание ученого совета, где решался вопрос о процедуре защиты докторской диссертации Аллы Васильевны Протопоповой. Работа молодого доцента была смелой и в чем-то перекликалась с его собственной. Речь в ней шла о стирании грани между городом и деревней.

Зеленков знал о готовящейся защите Протопоповой и потому, услышав, куда спешит Дроздов, предложил вос­пользоваться его машиной. Дроздова это предложение смутило, и, поймав себя на этой мысли, он, чтобы не оби­деть Зеленкова, решил отшутиться: де в последнее время он, Дроздов, стал замечать, как постепенно начинает об­растать жирком. И если, не дай бог, жирок этот поднарастет, считай, что на горизонте замаячила горка, с которой можно быстренько покатиться к старости.

Зеленкова позабавили наивные рассуждения Дроздова, но оспаривать их Иван Иванович не нашел нужным, и они расстались.

В этой шутке о якобы грозящей ему, Дроздову, полно­те таилась и некоторая доля правды. Жирок Дроздову уг­рожал вполне реальный. Зарплата у него увеличи­лась почти втрое, он стал меньше двигаться. Возросли, конечно, и расходы с той поры, как он покончил с холос­тяцкой жизнью. Хотя Женю меньше всего можно было уп­рекнуть в расточительности: она не увлекалась ни дороги­ми нарядами, ни украшениями; правда, подрастал Андрей­ка, на котором все горело.

Семейный их бюджет попыталась изменить Анна Дмит­риевна, решившаяся вложить в него свою пенсию. Обнару­жилось это случайно. Вазу старинного темно-синего стекла, предназначенную для фруктов (подарок матери Бориса, мечтавшей скрасить его холостяцкую жизнь), они исполь­зовали для всяких квитанций, счетов и мелких купюр, по­лучаемых на сдачу. И вдруг в этой вазе Борис Андреевич обнаружил пятидесятки, перехваченные тонкой резинкой.