Не лови золотого коня!

Алфёрова Наталья

— Согласен, Ваша светлость, — согласился Егор, про себя надеясь, чтоб барин не передумал. Неожиданно ему пришла в голову интересная мысль. — А спросить можно?

— Спрашивай, — милостиво кивнул барин.

— Ваша светлость, Пётр Фомич, пусть эти денежки пойдут в счёт оплаты за надел, нам чуток поболе осталось отдать, — сказал Егор и замер, ожидая ответа.

— Смотри-ка, ещё и сметлив, — сказал барин, усмехнувшись. — Коль поклянёшься служить сыну моему верой и правдой, весь долг спишу. Прямо сейчас бумаги на владение отдам.

—

Христом богом клянусь, Пётр Фомич! — радостно воскликнул Егор, размашисто перекрестившись.

Барин поднялся, кряхтя, с кресла, искусно сплетённого сыном деда Зуды, и спросил:

— Павлуша, пойдём с нами в кабинет, посмотришь, как бумаги оформлять правильно.

— Нет уж, папенька, не по душе мне с бумажками возиться, — ответил Павел и, обернувшись к Егору, сказал: — Выезжаем через два дня. В Благовестном нас компаньон будет ждать. Он к тому времени работников из маровщиков наймёт.

Правда, последнее Павел больше для отца говорил. Пётр Фомич, не спеша, пошёл в дом. Егор, до того теребивший картуз в руках, засунул его за кушак и двинулся следом.

Егор старался сильно по сторонам не глазеть. Не маленький любопытство проявлять. Их семья на подёнщине не в самом поместье трудилась, а на хозяйстве, потому в доме Егор ни разу не был. Его поразил простор комнат, большие окна, натёртый до блеска паркетный пол, хрустальные люстры. Егор даже представил, как вечером переливаются в прозрачных камушках огоньки свечей.

Вслед за барином Егор вошёл в его кабинет, расположенный недалеко от выхода на террасу. Кабинет тоже оказался просторным. Справа от входа висел большой портрет барыни. Егор такой её и не помнил. Видел в детстве на праздничных богослужениях. Барыня всегда стояла, словно в тени мужа и сына, не поднимая головы. Она уже тогда тяжело болела.

С портрета же на Егора смотрела молодая красивая, полная здоровья, светловолосая, как сын, женщина. Взгляд вот только показался Егору пристальным, испытывающим. Ему стало не по себе.

— Эх ты, печать-то у управляющего, — вспомнил барин и потряс колокольчиком. На звон никто не явился. — Когда надо, не дождёшься. Сядь вот сюда, к столу, Егорша. Сам схожу.

После этих слов барин, уже доставший какие-то бумаги, опустил их на стол и вышел из кабинета.

Егор послушно уселся на стул. Он оказался спиной к портрету, но ощущение чужого взгляда не отпускало. Откуда-то повеяло прохладой. Егор почувствовал озноб. Липкий страх заполз в сердце. Егору нестерпимо захотелось обернуться, но в последний момент он испугался. Неожиданно около уха прошелестел тихий женский голос:

— За Павлушей пригляди.

И Егора отпустило. Да, призрак, но это ведь мать о дите своём печётся. Вот только как обещать присмотреть за молодым барином, когда он и за пострелёнком Васькой не уследил.

Егор встал со стула и, собравшись с духом, повернулся к портрету.

— Что смогу, всё сделаю, матушка барыня, — пообещал он.

Егор готов был

поклясться, что взгляд на портрете изменился. Барыня теперь смотрела на него ласково и с надеждой. Егор уже пообещал барину, что будет верой и правдой служить Павлу, но почему-то обещание, данное его матушке, показалось намного важней.

Глава одиннадцатая. Трефовая шестёрка

Барин вошёл в кабинет ещё до того, как Егор обратно сесть успел. Он быстрым взглядом окинул помещение и спросил:

— Мне показалось, или ты с кем-то говорил? Думал, Павлуша решил-таки с документами познакомиться.

— Нет, Пётр Фомич, один я. Не подумайте чего, я это барыне покойной, Царство ей небесное, пообещал за Павлом Петровичем присмотреть в этой… икспидиции.

— Экспедиции, — поправил барин, странно глянув на Егора. Затем перевёл взгляд на портрет жены. Черты лица его, словно расправились, принимая выражение умиротворённое и спокойное. — А насчёт присмотреть, мысль дельная. Скажи, ты грамоте обучен? Письмецо написать сумеешь?

— Читаю немного, написать печатными буквицами, пожалуй, и смогу. В церковно-приходскую школу, пока отец Макарий жив был, ходил, — ответил Егор.

— М-да, славный был у нас священник. Столько грамотных крестьян, почитай, ни в одном другом селе не найдётся, — протянул барин. — Я нонешнему батюшке намекнул про школу-то. Мол, богоугодное дело продолжить сам Бог велел. Так он сказал, не в его полномочиях. Надо, мол, в синод запрос подавать. Хоть самому школу начальную открывай. А ведь и открою! Ну, ладно, к делу перейдём. Просьба у меня к тебе будет: ежели что неладное случится, шли письмо. Я тебе и денежку дам на то. Название губернии, уезда, села знаешь?

— Знаю, — ответил Егор.

Барин открыл лежавшую на столе книгу, нашёл в списке Егорову семью.

— Так-с, значит долг за вами тридцать четыре рубля пятьдесят копеек. Ишь-ты, и впрямь чуток побольше. — Он достал специальную бумагу, заполнил, заковыристо расписался и поставил печать. — Держи, владейте. Ах, да, вот ещё с тобой договор. Подпиши.

Егор прочитал протянутый ему второй листок, где он обязался служить молодому барину два месяца, и, макнув перо в чернильницу, подписал печатными буквами свои имя и фамилию, старательно выводя «еръ» — твёрдый знак — в конце.

— Пётр Фомич, а куда хоть мы поедем? — спросил он, закончив.

— В Заволжские степи, в ту часть, где глушь, где селений почти нет,— ответил барин и добавил: — Ты там ухо востро держи. Совсем рядом киргизцы обитают. Поговаривают, они хоть и вошли в нашу империю, нет-нет, да и разбойничают. Могут захватить в плен и хивинцам в рабство продать. Не по душе мне Павлушина задумка, а начни отговаривать, ещё хуже, что назло сделает.

Егор невольно поёжился. Мало того, могилы древние раскапывать, так ещё и беречься, чтоб басурмане в плен не взяли. Может, пугает барин, чтоб осторожности не терял?