Не могу больше

lina.ribackova

Играющие на спине мускулы, развратная ярко-алая ухмылка, ритмичные, уверенные движения… Как будто так было всегда. У них.

«Любимый мой… Любимый…»

Ему ли это предназначалось?

Господи, до чего он додумался?! Совсем с ума сошел.

Джон устало закрыл глаза — он снова вернулся с войны.

Ошибка. Нелепая и роковая ошибка… Всё, от начала и до конца.

Что делает он здесь, в окруженном заброшенным садом доме, где даже стены дышат необъяснимой, в чем-то даже мистической тревогой? Так далеко от Лондона, так далеко от Шерлока, по которому стосковался нещадно.

Зачем

нужна была эта утомительная многочасовая поездка? Не внеся никакой ясности в сумятицу их семейной жизни, она ещё больше отдалила их друг от друга тайной, которую Мэри не собирается и, как видно, не собиралась ему открывать. В этот рождественский день она попросту увезла его из Лондона, подальше от соблазна оказаться на Бейкер-стрит. И, как видно, это было её единственной целью. Что ж, её можно понять… В конечном итоге Джон оказался бы именно там, не будь он сейчас в Камбрии, в доме, где и самой Мэри находиться не очень-то радостно, судя по её заплаканному лицу.

Всё вдруг стало ему безразлично.

Он подумал о том, что первая часть его жизни, полная горьких потерь и не менее горьких приобретений, закончилась этой ночью. Надежды на то, что вторая будет освещена радостью и благодатью, у Джона не оставалась.

Поднявшись с кровати, на которой когда-то очень давно его жена видела счастливые девичьи сны, и накинув поверх футболки рубашку, он вышел из комнаты. Очень хотелось выпить, заглушив алкоголем тоскливую муть кошмара. Может быть, на его счастье остатки коньяка так и не убраны с кофейного столика, и ему не придется рыскать по сонно затихшему дому в поисках успокоительного…

В гостиной, в слабом мерцании камина и свете оплывших свечей он увидел Эмму. Укутав в теплый плед своё небольшое тело, она примостилась в углу дивана, поджав под себя ноги и потягивая вино.

Джон в замешательстве остановился, собираясь уже шагнуть назад, незаметно исчезнув, но женщина посмотрела в его сторону и приветливо улыбнулась.

— Заходите, Джон.

— Мне очень неловко… — Джон растерянно топтался на месте, не зная, как поступить. — Я не ожидал кого-то увидеть здесь… в такой час.

— Бессонница. — Эмма вздохнула. — В этом доме я плохо сплю. Да входите же, Бога ради! В моем возрасте нереально испытать шок при виде мужчины в пижаме. — Она улыбнулась. — Хотите выпить?

— Да.

— Глупый вопрос. За этим вы и пришли, верно? Вот только коньяк, похоже, закончился. Не откажитесь от вина?

— Не откажусь.

— Не спится в чужой постели?

— Да нет, я отключился довольно быстро. Странный сон.

— Страшный?

— Странный, — повторил Джон.

— Хм… Но выглядите так, словно вернулись из ада. Присаживайтесь. И подкиньте, пожалуйста, дров — там, кажется, есть ещё пара поленьев.

Они молча смотрели в разгорающийся камин и пили вино.

На сердце было муторно и тяжело. Джон чувствовал себя безнадежно больным и слабым, нуждающимся в утешении как никогда. Но, судя по всему, Эмма Гилл и сама в утешении нуждалась не меньше.

— Муж будет меня ругать, — нарушила она молчание, и Джон понял, что Эмма вызывает его на разговор.

— Вы чудесная пара. Я любовался вами весь вечер.

— Да.

Я заметила. Крис прекрасный человек. Прекрасный во всех отношениях. И очень любит меня. Состариться рядом с таким мужчиной — подарок, который достается далеко не каждой счастливице. Никаких чужих юбок. И чужих штанов…

— Штанов? — Тело Джона вспыхнуло и покрылось испариной. — О чем вы?

Эмма взглянула на него с мало понятным вызовом, как будто решалась на что-то, о чем обязательно потом пожалеет, но что удержать уже невозможно, потому что оно жжет и терзает душу, требуя выхода и освобождения.

— В этом проклятом доме…

При этих словах Джон вздрогнул.

— Да, проклятом, — неожиданно зло повторила Эмма, увидев его тщетные попытки скрыть изумление. — Я была самой счастливой, и самой несчастной женщиной на Земле. Так я считала тогда. Теперь-то я знаю, что ни о каком счастье не могло быть и речи. Мы склонны придумывать оправдания всему, самым чудовищным вещам, только бы не признаться, что находимся в полном дерьме. Вы согласны?

Джон не нашелся, что ей ответить, но женщине не требовался ответ.

— Думаю, да. — Она посмотрела пристально, и удовлетворенно кивнула. – Да. Человеку, чьи кошмары настолько ужасны, ни к чему объяснять, что такое дерьмо. Итак, я была самой несчастной женщиной на Земле. Я страстно любила его. Страстно. Самозабвенно. Он снится мне до сих пор. Зеленоглазый мучитель. Смешно такой старухе, как я, рассуждать о любви. Но что я могу поделать, если женщина во мне до сих пор жива, как ни старались её уничтожить.

— Вы старуха? Побойтесь Бога, миссис Гилл.

Она протянула ладошку и погладила его по плечу. — Я не кокетничаю, Джон, поверьте. Иногда я кажусь себе древней, трухлявой, готовой вот-вот рассыпаться. И сейчас именно такой день. Этот дом…

— Что необычного в этом доме? Большой, красивый.

Она допила вино и протянула бокал. — Плесните.

Джон разлил остатки вина и выжидающе посмотрел на Эмму.

— Почему я говорю это вам? — недоуменно пробормотала она. — Ни с кем и никогда я не делилась своим позором. Но отчего-то мне кажется, что вы, Джон, всё поймете и не осудите. Кроме того…

Она запнулась и суетливо поправила плед.

— Мой муж… отец Мэри… любил меня. Наверное, он искренне в это верил и заставил поверить меня. Был нежен, заботлив, очень добр ко мне и не собирался бросать. — Казалось, она не рассказывала, а размышляла. — Собственно, зачем? Я же всё приняла, смирилась… — Она вскинула на Джона измученные глаза. — Десять лет я делила его с мужчиной. Десять лет он сходил с ума по мужчине. ОН СХОДИЛ ПО НЕМУ С УМА! Возвращался из его постели сияющим и… удовлетворенным. Плакал, долго просил прощения, и при этом проводил пальцами по своим налитым кровью губам. Как насытившийся вампир. Боже мой, неужели я всё это выдержала?! Его вымученные ласки, его дежурные фразы… — Эмма зябко поежилась. — Она права: мы чудовища. Я — чудовище. Больше чем Артур. Если бы Крис узнал… Боже! Артур страдал и мучился, но у него было оправдание — он любил. А я? Любила я или просто удерживала? Не знаю. Но самое страшное — не вцепись я тогда в него так отчаянно, не случилось бы… ничего.