Не открывайте глаза, профессор!

Болейн Лея

— Эй! — я потрясла головой. — Во-первых, всё вы врёте, плевать вы на меня хотели. Не хотите же вы сказать, что влюбились в ту, которую ни разу не видели? Это слишком слащаво и романтично, я не поверю. А морок болотника длится одну ночь, сами сказали.

— Не всегда.

— В каком смысле? — снова растерялась я. — Истинные пары дуплишей — это же легенда, сказка и всякое такое?

— Так говорят, — Мортенгейн кивнул. Снова сел на стол, покрутил в руках указку, чудом не свалившуюся с парты. — Но это бы всё объяснило.

Да… это бы всё объяснило. Но какой смысл думать о несбыточном?

—

Сказки. А я человек, — пожала я плечами, хоть он и не мог этого видеть. — Вы же не можете со мной…

— В целом верно, не должен. Но, видишь ли, есть нюансы.

— Это какие? — насторожилась я. — Нет у меня в роду лафийцев и прочей нечисти. Совершенно точно нет! И магические способности у меня не выше, чем у других, даже ниже, и…

«Как и у Истая, — мелькнула предательская мысль. — Разве он чем-то выделяется среди прочих? Ты никогда бы не подумала, что он особенный, разве нет? Кто может гарантировать, что и ты…»

— Вы же сказали, вам было плохо из-за интоксикации! Из-за яда!

— Мало ли что я сказал. Соврал. Думаешь, легко признаваться в этом, Аманита? Я покопался тут на досуге в кое-каких источниках… наших, из закрытых библиотек, — слишком небрежно, чтобы я поверила, отозвался Мортенгейн, притянул меня к себе и поцеловал в висок. Эти его ласки, такие приятные, расслабляющие, настораживали теперь. Похоть, в которой я с удовольствием обвиняла профессора, не объясняла его желания просто обнимать меня, целовать, тереться щекой, подставлять голову под мои ладони, словно напоминая о том, как я гладила его волчью ипостась.

Гипотетическая «истинность» — объясняла бы.

Но это же просто не может быть! Не может…

…потому что я не способна родить дуплишу волчонка? Да не хочу я никого вообще рожать, тем более от этого мухомора хвостатого!

— Я был серьёзно ранен, уязвим и слаб. Ты воздействовала на меня целительской магией. Ты открылась мне. При таких экстремальных условиях запечатление дуплиша могло произойти даже с человеком.

— В моей крови нет нужных телец…

— Совместимость по крови не ключевой элемент, — Мортенгейн куснул меня в шею, а потом лизнул. — Болотник, обострение инстинктов зверя. Рана, ослабление физического контроля. Магическое воздействие невинной девушки, близость, кровь, оргазм. Я попался, Аманита, — он невесело хмыкнул. — Кажется, я всё же попался…

— Мы попались, — механически отозвалась я, всё ещё в глубине души уверенная в том, что он дурачит меня.

Издевается!

— Если бы. Нет, девочка моя. Запечатление работает только у мужчин, такова наша природа. Сейчас ты свободна, а я ещё способен рассуждать здраво. Знаешь что я хочу тебе сказать? Беги от меня, Аманита. Виснейский Храм Науки — не единственное место, где можно стать целителем. Впрочем, боюсь, я найду тебя так даже быстрее. Не сложно выяснить, в каком из Храмов Науки посреди учебного года появилась новая адептка. Я буду искать, я найду тебя. Поселю где-нибудь поблизости от собственного дома, запру на замок. Что мне ещё остаётся? Я и так почти весь этот лунный цикл держал себя в лапах. Вряд ли выдержу дольше. Видишь, я даже притворяться перед тобой уже не могу.

— Вы… заблуждаетесь, — только и смогла сказать я, совершенно ошеломлённая. То, что говорил профессор, было слишком невообразимым.

Непонятно

только, сошёл ли он с ума или изощрённо издевается, полностью отдавая себе в этом отчёт.

— Увы, но в этом я уверен. Беги. Никуда я тебя потом не отпущу. Не смогу. Возможно, физическое отсутствие предмета запечатления облегчит эту тягу, бывали прецеденты… Физическое отсутствие и активные постельные утехи с другими, — он хмыкнул, а я подавила острое желание выцарапать ему остатки глаз. — С каждым днём меня тянет к тебе всё сильнее. Когда связь сформируется полностью… думаю, это как раз произойдёт в ближайшее полнолуние или около того… ты будешь нужна мне постоянно, я стану ревновать тебя к каждому, и я прекрасно понимаю, как ты всё это воспримешь. Я не отпущу тебя даже на лекции. Но для моей семьи, для моего рода это ничего не изменит. Ты так и останешься всего лишь человеком, неспособным родить семье Мортенгейн правильного наследника. Ты возненавидишь меня за ту жизнь, которую я тебе устрою, моя Аманита, и я возненавижу — себя, за то, что сделаю тебя несчастной. Беги.

Я пошевелилась, а он прижал меня к стене и накрыл мои губы своими. Вне себя от ярости, я сцепила зубы, одновременно впиваясь ногтями в кожу его плеч.

Куда там.

— Даже если вы врёте… а я уверена, что вы лживый самовлюбленный шэдов мерзавец, сейчас вы просто превзошли себя! — зашипела я. — Вы думаете, после этих ваших слов…

— Я не хочу тебе врать.

— Вы заблуждаетесь!

Признаваться, что и меня тянет к нему, не хотелось. Голова гудела, будто слёзы, скопившиеся внутри, вместо того, чтобы течь по щекам, разъедали меня изнутри.

— Так проверь, — неожиданно горько произнёс Мортенгейн.

— Как?

— Попроси меня о чём-нибудь. Я не смогу тебе отказать, увы. Ты же верёвки из меня вьёшь, девочка.

— Провалитесь в Тёмную Юдоль! — рявкнула я. Профессор хмыкнул.

— Обязательно, но чуть позже. Не столь абстрактно.

— Забудьте обо мне. Оставьте меня в покое!

— Не могу. Попроси меня о чем-нибудь, что в моих силах.

— Принесите мне воды, — сказала я, наконец. — В горле… очень пересохло. Хочу пить.

Между прочим, это была чистая правда. При мысли о фонтанчике с водой этажом выше пить захотелось ещё сильнее.

Мортенгейн колебался. Замер на месте, словно мои слова и его внутренняя потребность находились в глубоком непримиримом противоречии.

— Вартайт! Принеси мне воды!

Профессор повернул ко мне голову, медленно отодвинулся, молча, словно нехотя, застегнул штаны, натянул рубашку, влез в сапоги. Я наблюдала за ним, ожидая подвоха, сарказма, насмешки.

А Мортенгейн… ушёл.

Действительно просто ушёл!

Размышлять, вспоминать его обидные, пугающие, противоречивые признания было некогда. Я торопливо рванула к одному из шкафов, открыла его, нащупала неприметную ручку в стене… Уже давно я знала, что здесь прячется дверца в небольшое хранилище, замаскированная шкафом от предприимчивых студентов после того, как группа юных шутников едва не довела до инфаркта молоденькую впечатлительную практикантку, обнаружившую, что состав её группы меняется каждый раз, когда она оборачивалась на несколько минут к доске, записывая ключевые термины. Одним из таких юмористов был Истай.