Не открывайте глаза, профессор!
Шрифт:
Я отогнула плотную влажную ткань совсем чуть-чуть, подушечка пальца скользнула по коже щеки — чувствительности не было, поверхность оказалась неестественно неровная, шершавая, несмотря на влагу. Я отдёрнула руку и вновь легла на кушетку, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Какое решение мне принять?
Глава 25
Мортенгейн вернулся в мою палату, когда я ещё ничего не решила и ни на что не решилась — да и можно ли было что-то решить, не имея ни времени на решение, ни информации, ни советчиков? Я снова притворилась
…а вот это уже вряд ли.
«Я соглашусь, — поняла я едва ли не с ужасом. — Несмотря на то, что фэрл Вэрган Де Гро не вызывает ни малейшего доверия, да и вообще лафийцам верить нельзя… но я знаю о том, что они могут мне помочь. Не хотят — но могут же! Я хочу, чтобы Вартайт любовался мной. Я хочу сама на него смотреть!»
— Аманита…
Шёпот Мортенгейна, сухой и горячий, как воздух пустыни, заставил меня вздрогнуть. Но судя по всему, ответа он и не ждал. Просто не смог выносить тишину и беспомощное молчание.
— Прости меня, девочка. Прости меня за всё, что я сделал…
Его ладони заскользили по моему телу — ногам, животу, груди, губы легко, почти целомудренно касались открытых участков кожи: ладоней, подбородка, но это не было ласками любовника. Никакого тягучего чувственного жара, только болезненно-бережная нежность.
…я бы сказала, это было прощанием.
Да плевать мне на всё, я хочу его обнять! Поговорить с ним. Пусть даже я упускаю свой рискованный единственный шанс… Сейчас никаких приворотных лафийских зельев нет в моей крови, а я всё равно безумно хочу обнять его.
— Прости меня, девочка, — продолжал, как зачарованный, как одержимый, твердить Мортенгейн. — За то, что я с тобой сделал. И — за то, что сделаю… Я не хочу делать тебе плохо, моя девочка. Больнее, чем уже сделал. Это невыносимо. Не хочу. Но я должен… Я не смогу. Но я должен. И это невыносимо! Прости. Прости меня. Ты справишься. Ты сильная, моя девочка. Ты сможешь.
О чём это он?!
Профессор судорожно и одновременно осторожно обнимал меня, но в какой-то момент отскочил в сторону. Возможно, даже обернулся — хотя уверенной я быть не могла. Хлопнула дверь и наступила тишина.
Он…
Он ушёл?
Просто взял и ушёл?!
Или он проверяет меня, не притворяюсь ли я? Прислушивается за дверью? Сейчас вернётся?
…непохоже на то. Мортенгейн как будто действительно говорил со мной, не ожидая ни отклика, ни ответа. И он действительно просил прощения за некий свой будущий поступок.
…За то, что хочет бросить меня в таком состоянии?
Почему бы и нет. Мы были знакомы очень недолго, мы были любовниками, но не любимыми, не друзьями, никем. Зачем я ему? Не дуплиш. Изуродованная, искалеченная. Глупая девочка с человеческой кровью, только и всего.
Только и всего.
Меня бросило в
Я соглашусь на предложение фэрла. Даже если в этой лафийской общине меня убьют, только бы не оставаться в одиночестве… бабушку очень жаль. Что она будет думать, что ей скажут? Что я пропала без вести? О бабушке мог бы вспомнить Истай, мог бы навестить её, но для чего ему это…
Как же хочется поговорить с Истаем, несмотря ни на что, даже если он только притворялся моим другом — больше двух лет притворялся! Я буду скучать по нему. Не так, как по Мортенгейну, но буду.
Слёз не было, я плакала без слёз, а потом то ли уснула, то ли потеряла сознание. И тут же попала в сон, провалилась, точно в омут, в очень странный мучительный сон — на грани кошмара и вывернутой наизнанку яви.
Во-первых, мне, как по заказу, приснился Истай. Конечно, я его не увидела, а жаль — если уж это сон, то зрение могло бы и вернуться. Истай что-то говорил мне, просил прощения, жалко и отчаянно, почти как Мортенгейн, только без его исступлённости — ну и без поцелуев, разумеется. А потом, опровергая все законы сновидений о том, что боль во снах не ощущается, пришла боль. Не душевная, от неё-то как раз сон милосердно меня избавил. Самая обыкновенная физическая боль.
Укол. Ещё укол, ещё и ещё… Что-то узкое и тонкое раз за разом пронзало кожу, нет, это не было похоже на укусы дуплиша, скорее, на инъекции… да, точно. Кто-то делал мне внутривенные инъекции — на миг несостоявшийся целитель во мне заинтересованно приподнял голову. Зачем? Кто?
Если это сон, я могла рассчитывать на ответы.
Но потом пришла боль. Жгучая, острая, невыносимая — и я уже не думала о том, чтобы притворяться, закричала, завыла, выгибаясь дугой. Кто-то прижимал меня к кушетке, не давая спрыгнуть, упасть, кто-то уговаривал потерпеть, переждать — голосом Истая, впрочем, в последнем я уверена быть не могла. Я мотала тяжёлой головой, так, что она могла запросто оторваться от слабой шеи, пиналась ногами, визжала — и хотела проснуться. Слепой, одинокой, никому не нужной…
Только бы проснуться! Прекратить эту немыслимую боль, похожую на пожар под кожей.
Но проснуться не получалось.
Никак.
На самом деле, всё было не так.
Сном, иллюзией сознания было предшествующее боли — разговор с фэрлом Вэрганом, например. А возможно, весь праздник Падающих звёзд. Наверное, я просто стукнулась головой о трухлявую доску в заборе, через которую собиралась сбежать, поэтому и валяюсь в больничной палате. Правда, плотная тканевая маска на лице всё ещё была…
Но что-то изменилось, я почувствовала это. Коснулась лица — кожа больше не была онемевшей, хотя отголоски призрачной фантомной боли всё ещё бродили по телу. Я ощупала маску — да, определённо ощущения стали другими, хотя я не была уверена, что смогу открыть глаза.
На ощупь я встала, пошарила руками вокруг. Кушетка… Стакан с водой. Каким-то чудом я успела ухватить уже падающий стакан, поднесла его к пересохшим губам и с наслаждением выпила прохладную воду. Потянулась, прислушалась к себе и миру вокруг. Я не видела его, этот мир, но чувствовала — невероятно, непривычно отчётливо.