Не открывайте глаза, профессор!

Болейн Лея

Фэрл Вэрген кинулся наперерез Аглане. Кажется, он кричал что-то вроде «доченька, успокойся!», но утверждать безапелляционно я бы не стала… В любом случае именно он попался гарпии под когти первым — и она отшвырнула его в сторону, не глядя, как шёлковую куклу. Именно безвольной куклой фэрл отлетел к стене, ударился об стену и затих на полу. Из разбитого лба полилась кровь — я не видела её, но почувствовала запах и меня замутило.

Целительская магия бунтовала.

Само по себе подобное препятствие не остановило бы гарпию и на миг… но всё же что-то человеческое,

точнее, что-то осознанное всё же осталось в ней, и она бросила на тело названного отца короткий взгляд.

Этой заминки хватило Мортенгейну, чтобы всё-таки обернуться, а мне — вцепиться в подвернувшийся стул. Профессор оказался передо мной, заслоняя меня от обезумевшей твари.

Гаприя открыла рот — её язык оказался раза в три длиннее человеческого, узкий, раздвоенный и неестественно серый. Заклекотала — и опять ринулась на меня.

На нас.

Я не стала ждать продолжения событий и метнула в неё стул. К сожалению, именно этот момент Мортенгейн избрал для того, чтобы попытаться сбить в полёте бывшую невесту.

Мой стул с нечеловеческой меткостью угодил профессору в голову, и то завалился в сторону. А потом я услышала клёкот и злобный визг гарпии, лицо, точнее, верхнюю часть лица обволокло что-то густое и вязкое. Я почувствовала нестерпимую жгучую боль и увидела — темноту. Именно так, я не закрывала глаза, но мир вокруг померк, стало душно, словно сузилась гортань. Из последних сил, плохо соображая, что делаю, с силой выдернула из навалившейся, топчущей меня когтистыми лапами гарпии перо, острое, словно наточенное лезвие, и махнула вслепую рукой. Твёрдый очин вошёл во что-то мягкое, пальцы ощутили влагу.

А потом я, наверное, умерла.

«Болевой шок и интоксикация из-за яда. Слепота», — возразило угасающее сознание целителя. Сопротивляться накатывающему мраку не было сил.

Глава 24

В реальность я возвращалась постепенно, шаг за шагом. Сначала вернулось осознание себя — я, Матильда Вэйд, будущий целитель, адептка третьего курса Виснейского Храма Науки. Человек, увы, обычный человек. Потом постепенно стало ощущаться тело: одна нога, другая. Руки. Спина — позвонок за позвонком. Голова — тяжёлый, просто-таки чугунный затылок упирался в некую ровную твёрдую поверхность. Как же болит голова… а вот лицо выше губ не чувствуется вообще. Веки не поднимаются, даже нос не получается сморщить.

Я лежу на спине, под коленями что-то округлое, подушка или валик из одеяла.

И ничего, абсолютно ничего не вижу… Я облизнула пересохшие губы. Поднесла руку — слабую и тоже неестественно тяжёлую — к лицу. Верхнюю половину лица закрывала повязка из плотной ткани, дышать предполагалось ртом. Боли не было, но это ничуть меня не успокоило.

Последней вернулась память о недавних событиях. Праздник падающих звёзд… Мортенгейн, танцующий со счастливой Агланой… Фэрлы и дуплишия… Истай…

Гарпия.

Боги тёмного горизонта!

От осознания случившегося и его последствий, от жгучей досады я чуть не завыла в голос.

Матильда-Матильда! Хотела ты посмотреть на своего профессора «в последний раз»? Ну, вот и посмотрела, именно что в последний, не в бровь, а в глаз, как говорится, довольна? Ты, жалкая безродная человечка, не обладаешь регенерацией дуплишей. И если Мортенгейну потребовался целый лунный цикл на то, чтобы восстановить зрение, тебе не хватит всей жизни. Ты знаешь, что такие глубокие химические ожоги роговицы у людей не лечатся.

Я представила, как выгляжу со стороны: жуткие белёсые глаза без ресниц и бровей, сморщенная бело-розовая мёртвая кожа вокруг, уродливые рубцы… В голове снова зазвучал механический голос кого-то из преподавателей: «в области гипертрофических и келоидных рубцов часто наблюдаются нарушения пигментации — локальное потемнение или побледнение вплоть до обесцвечивания…»

Что ж.

Плакать теперь точно смысла нет, успею ещё нареветься… жизнь длинная. Стоило подумать о перспективах.

Учиться и работать целителем, как мечталось мне и маме, я, конечно, не смогу. Мортенгейн… все его слова про женитьбу, обращения «любовь моя» и прочее, разумеется, были клоунским фарсом, желанием позлить Аглану, её приёмных родителей и родную матушку. Достаточно было вспомнить ехидную интонацию, то, что и как он говорил…

Однако про запечатление и потребность во мне, точнее — в моём теле — он не врал. Вряд ли последствия очередного столкновения с гарпией снимут его во мне физиологическую потребность… да и матушку можно будет подбешивать на регулярной основе, что для профессора явно ценно. Значит, возвращаемся к первоначальному сценарию: участь запертой во флигеле у родового поместью безотказной и бесправной любовницы дуплиша. Которая — что даже удобно — никуда не денется, не увидит, если что, других любовниц и законной жены…

Стоило признать: хоть я и влюбилась в профессора по самые свои человеческие уши, но ему не верила и не доверяла. Ни на кончик когтя…

Боги тёмного горизонта!

Всё-таки прореветься нужно здесь и сейчас. Я всхлипнула, но слёз почему-то не было. Повреждены слёзно-носовые канальцы?

Дверь скрипнула, обрывая на корню мои размышления о канальцах и дуплишах, и я напряглась. Кто это, Мортенгейн? Стоило ли сразу демонстрировать, что я пришла в сознание — или потянуть время? Послушать, как он страдает и кается, признаётся в любви и уверяет, что я нужна ему — даже вот такая?

— Ты уже не спишь, я слышу твоё дыхание, девочка. Можем поговорить, пока Вартайта нет рядом. Он просидел рядом с тобой безвылазно трое суток, но целители за небольшую мзду убедили его, что раньше завтрашнего дня в сознание ты не придёшь, так что самое время отправиться в магистрат за разными необходимыми формальностями… У нас мало времени, а этот разговор — и в твоих интересах.

Узнать в этом чуть тягучем, чуть гнусавом голосе фэрла Вэргана было совсем не трудно.

Притворяться перед ним не имело смысла, собственно, лично к нему я никаких претензий не имела, так что я пошевелилась.