Не погаси огонь...
Шрифт:
«Один из них!.. Западня!.. Со всех сторон!.. – Богров все еще бежал по аллее, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем. – Боже мой, за какие грехи?..»
За какие – это он, на беду свою, знал.
Грехопадение Дмитрия началось с того памятного дня, точнее – вечера, когда он встретил у дворянского клуба на Крещатике давнего знакомого отца, начальника Киевского губернского жандармского управления.
– А, Богров-младший! – добродушно пророкотал генерал. – Давно хотел познакомиться с вами поближе. Загляните ко мне в присутствие, когда выберете свободную
Визит в жандармское управление не очень-то прельщал Дмитрия, но какая причина избежать приглашения генерала?
– Дорогой мой, я удивлен, – покачал головой генерал, когда, они остались с глазу на глаз в просторном кабинете. – Не столько удивлен, сколько огорчен.
Дмитрий не понял, куда он клонит, но генерал тут же разъяснил:
– Сынок почтеннейшего Григория Александровича – и бомбу против меня? Нехорошо. Прямо скажу, неэтично. Как вы сами-то думаете?
– К-какая бомба? – растерялся юноша.
– Вы или кто другой из вашей кумпании – какая разница? – Генерал с состраданием посмотрел на него. – Сообщничество – то же, что и прямое соучастие. Неблагородно-с, молодой человек! – Он по-стариковски мелко рассмеялся. Выдвинул ящик стола. – Извольте. Вот они все, ваши приятели: Степан, Федор, Ираклий… – Как карты на ломберный столик, он выкладывал на синее сукно фотографии и по каждой пристукивал полированным ногтем. – У этого кличка Евстафий, у сей красавицы – Ксения. Да вот и вы, не так ли, не ошибаюсь? Весьма приятной наружности молодой человек, жаль, очень жаль…
Генерал ссыпал фотографии в ящик и замолчал.
Дмитрий растерялся. Откуда у него эти снимки? Откуда он…
– Знаем. Все знаем. И что тючок с нелегальной литературой сию минуту в вашей комнате в комоде находится. Или заблуждаемся?
«Все знают!» – Дмитрий почувствовал, как леденит в груди.
– Знаем и терпим. Но только до поры. А потом хлоп – и в каталажку. А уж из каталажки известно куда дорога – в Сибирь-матушку. Хорошо бы еще на поселение, а то ведь и в кандалы, в каторжные работы, да-с. Тогда уж ни отец ваш, почтеннейший человек, ни я, его давний друг, вызволить не сможем. Закон. Фемида.
Юноша молчал.
– Предположим, благородный пример: Софья
Перовская, Вера Засулич, Кибальчич и прочие. Но идея, идея какая? Что ниспровергать собираетесь? Во имя чего? – Генерал снова достал фотографии и стал небрежно бросать их на сукно. – У этого отец – портной, у этого – сапожник, пекарь… Босяки! А вы? Что вам-то делать в обществе анархии? И дом ваш, значит, в развалины или в публичное общежитие? Сами – хлебопашцем или на фабрику? Впрочем, анархисты против хлебопашества, они святым духом собираются питаться после торжества своей идеи.
Богров-младший все ниже опускал голову.
– И вы согласны? Не настаиваю, но советую: образумьтесь. Ступайте, не задерживаю. Отцу не говорите, чтобы не тревожился. Подумайте.
«И правда, зачем мне все это?..» – думал Дмитрий по дороге к дому.
Но не мог же он сразу, вот так неожиданно, все оборвать. Приятели приходили, звонили, брали деньги, обсуждали в его присутствии планы. Он слушал, поддакивал им, смотрел на
Ему не пришлось принимать решения: вскоре всю группу анархистов арестовали. Дознание производил начальник Киевского охранного отделения подполковник Кулябко. На первом же допросе он придвинул к Дмитрию стопку чистых листов.
– Дело серьезное: противогосударственное преступление. Только чистосердечные показания отвратят кару. Дадите – обещаю освобождение.
Дмитрий колебался. Рука так и тянулась к перу, но в душе поднимался протест: «Да как же?.. Это же подло, подло!..»
– Напишите – освобожу и всех ваших сотоварищей. Слово офицера.
Теперь отречение представало совсем в ином свете. Как благородный акт во имя спасения других. И он написал. Все, о чем знал. Даже о том, что слышал краем уха. Увлекся. Уже хотелось, чтобы и его роль в организации не казалась третьестепенной.
Начальник охранного отделения выполнил обещание. Через несколько дней всех освободили из-под стражи.
Товарищи были поражены: свобода! Значит, «замели» случайно, никаких доказательств у жандармов нет, на допросах ничего обвинительного предъявить им не смогли!.. Как весело кутили в «Бристоле» на Крещатике в тот вечер! Платил Дмитрий. Он был веселей и остроумней всех. Он пел лучше всех. Голос его, великолепное альтино, выделялся в слаженном хоре. Девушки смотрели на него блестящими глазами.
Дома мать плакала, сидя у его кровати и гладя по голове, как ребенка. А он с облегчением думал: «Все! Прошлое – черный сон! С завтрашнего дня – новая жизнь!..»
Отец сказал, что на время ему следует уехать из Киева. Лучше – за границу. Пусть переведется хотя бы на год в Мюнхенский университет. Превосходно, с глаз долой!.. Да еще за границу! К тому же в самом Киеве в их университете святого Владимира из-за студенческих волнений занятия снова были прекращены до конца семестра.
Собраны чемоданы. Куплен билет. И тут кто-то позвонил. Мужской голос. Незнакомец просил о встрече по делу неотложной важности. Назначил адрес и время: «В ваших особенных интересах».
Квартира на Подоле оказалась респектабельной. Горничная проводила в гостиную. И каково же было удивление студента, когда навстречу ему вышел Кулябко! Он был в стеганом атласном халате, с мягким галстуком и больше походил на артиста, чем на жандармского офицера.
– Рад, рад видеть вас, Дмитрий Григорьевич! – пожал он руку юноше. – Как самочувствие, настроение?
Дмитрий растерялся.
– Подоспело время обменяться мыслями. Что новенького в вашей кумпании? Кто прибавился? О чем помышляете-злоумышляете? – Речь его текла непринужденно, в голосе слышалась доброжелательная усмешка.