Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
— Али уж дождик моросил, пока я тут прикемарил? — ничего не понимая, прикинул дед и посмотрел на небо, заузив глаза, а кондырь полувоенной фуражки нарастив ладонью, но глазам открылась одна мутноватая, выцветшая голубизна, где и в помине не было даже завалящего облачка, не говоря уж о дождевой туче.
Ванюшка все плакал и плакал — такой уж, по словам отца, сырой уродился. Наконец, через обрывистые слова, прерываемые всхлипами, дед разобрал, что к чему, докумекал своим неходким для нынешней жизни, усталым умом и, для верности еще раз пощупав брюки, с которых падала в пыль и спекалась шариками вода, весь наструнился узким телом, грозно обернулся в сторону озера.
— Маркен, говоришь?
— М-м-маркен в-в-в воду толк-кну-ул, а-а-а… потом… потом еще ударил… —
— От бандюга, от архаровец, от наградил Бог внучком! — старик сердито погрозил пальцем, по-петушиному выгнул грудь, воинственно оттопырив серую бороденку и сизо посвечивая округленным глазом.— Н-но привалишь ты у меня седни домой, партизан, я те шкуру спушшу с одного места, семь ден у меня на тёрку не сядешь! Ишь чо вытворил.
Дед еще немного поругался, похорохорился, а потом сникшим голосом сказал:
— Кенка, говоришь, толкнул?.. Этот мо-ожет, — уже со спокойной безнадежностью заключил старик.— На родного деда уж руку подымал, а чо про вас говорить. Третиводни я маленько прикорнул, а старуха моя на солнышко выползла, дак, жиган, чтоб у его руки отсохли, на божницу залез, взял яички крашеные и в ичиги мне сунул. Это ж надо такое удумать, хреста на ём нет. А я ичиги надел, притопнул маленько, и — яишня из яичек. А он подсматриват да заливатся, как жеребец нелегчанный. Хотел я его батогом отвозить, дак попробуй догони. В ограду вылетел, да меня же ишо и дразнит: дескать, почо вы яйца крашенные кладете — Боженьки-то нету. Дураки, мол, только молятся, и я, мол, доберусь, дак и все ваши иконы в печь засуну и спалю!.. От чо, бандюга, выговариват! Весь в моево Митрия пошел — тоже первый фулюган на всю деревню был. Это женился да остепенился. Но Митрий хошь смалу робить привадился, а этот же ничо не делат, по деревне лодыря гонят. А скажи-ка слово поперек, сразу огрызатся. Прямо черт с рогами, а не Кенка. Но ничего, Бог не Микишка, даст по лбу, будет шишка. Дожде-отся… 0-ох, в досельны годы старички бы штаны спустили да так всыпали, что всю пакость бы вышибли из головы. У нас, бывалочи, староста выйдет из соборни и спрашиват старичков: кого, робяты, нонесь пороть будем?.. А вот того-то и того-то — кажут пальцем старики,—мол, пакостят, лодырничают, родителя не слухают. А такой-то вот, как наш Кенка, дак не успевал бы штаны спускать… Ишь чо утварил, варнак, на божницу залез. Ох, не поймал я его, а!..
Дед, позабыв о Ванюшке, весь налившись свежей обидой, даже покраснев, на чем свет стоит костерил то внука Кенку, то сына Митрия, который не может найти управы на свое чадо. Тут брякнуло кольцо на тесовой калитке, имевшей первую на деревне железную табличку: «Осторожно, злая собака!», и в проем высунулось красное, заспанное лицо дедовой молодухи Маруси-толстой.
— Ты кого тут, папаня, разоряшься?! Чего ревешь на всю улицу?
— А то и реву, что извадили вы парня. Ваньку вон в озеро толкнул да плюху ишо дал.
— А я уж думала, может, тебе худо стало, — давясь зевотой, похлопывая ладошкой по раззявленному рту, ответила Маруся и вытерла проступившие на глазах слезы.
— Дак будет тут худо с вами.
— Ты, дедка, раз выжил из ума, так хошь не реви на всю улицу, не пугай народ, — молодуха, еще путем не продрав глаза со сна, подслеповато оглядела улицу, потом мокрого Ванюшку и сердито, с пылом хлопнула калиткой.
5
Ванюшка, по самое горло наревевшись, немного притих, только нет-нет, как в ознобе, встряхиваясь всем телом, сглатывал подступавшие к горлу всхлипы. Долго торчать возле деда было рискованно — выйдут свои, увидят мокрые, грязные брюки, греха не оберешься, — и Ванюшка пошел через узенький проулок на соседнюю улицу. За ним потащился и Базырка, успевший вынести из дома ломоть ржаной лепешки, который тут же разломил пополам, поделившись с дружком. Покружив по улицам деревни, белесым, раскаленным, ребята сошли к озеру, но уже подальше от соседской братвы и бродничавших рыбаков.
Озеро быстро остудило горячую, разбухшую от рева, опустевшую
Чуть позже озерным ветром занесло к ним и Пашку Семкина, которому Ванюшка, пока отец, Алексей и Хитрый Митрий трясли бродник, набил полную майку рыбы. Прытким скоком потащил Пашка добычу матери, а из дома прихватил полбуханки хлеба, три вареных в мундире картошины и сольцы, насыпанной в спичечный коробок.
— Хоть кишку заморить, — парнишка рассудил по-мужичьи, кинул ребятам по картошине, порушил хлеб и затейливо присказал. — А то уж, робя, кишка за кишку заплетатся, и пузо лазаря поет.
Потом купались: Ванюха с Пашкой плавали наперегонки, проныривали друг у друга промеж ног, разглядывали полураскрывшие зев, волнисто расписанные озером ракушки, очищали их от намытой внутрь сизой глины и присосавшихся, как зеленые бородавки, водянистых пиявок, а тем временем Базырка под шумок выбрался из воды и — уже без терпения — мигом натянул на себя Ванюшкины брюки. Они были ему велики, гачи раздувались, наподобие галифе, а у ступней морщились волнами. Ванюшке такая примерка не пришлась по душе, но он промолчал, глядя на Базырку, поддерживающего брюки локтями, и все равно сияющего лицом, точно начищенная песком, медная тарелка. Без особой надежды, все же попросил:
— Дай поношу маленько?
— Да ну, — замялся Ванюшка, воротя глаза в сторону от Базырки, чтобы устоять перед жалобным напором плачущего взгляда. — Мамка будет ругаться. Самому едва дала. И так все измял, измарал.
— А-а-а, жалко, — обиделся Базырка.—Жид, жид, на назьме дрожжит… Папка приезжал, так мы тебе давали на коне прокатиться, а ты так пожалел. Ну, погоди, чего-нить попросишь — во тебе, — малый сунул Ванюшке под нос крепенький кукиш.
Ванюшка заколебался, хотел было дозволить Базырке поносить брюки, но тут его выручил Пашка:
— Да ты же в них утонул. Ой, умора, — засмеялся он, показывая пальцем. — Мне бы еще как раз были, а тебе надо к ушам вешать за веревочки. Сними, не позорься. Мне так они не нравятся. Я вот папке скажу, чтоб он мне матроску привез, а штаны синие, – синие красивше.
— Монах в синих штанах, — обидевшись за свои брюки, обозвал его Ванюшка.
6
Погода у Сосновского озера менялась заполошно, – оторопь брала: вот еще светило оплавленное солнышко, но вдруг из-за Дархутуйского хребта исподвольно выкатилась пепельная тучка, забралась на вершину неба, слившись с дремавшими там облаками, и расползлась на полнеба, застив собой сморенное солнце. Вместе с тучей тут же прилетел степной ветер, шоркнул жилистой рукой озерную гладь, смял ее, хмуро наморщил, и побежала полосами мелконькая рябь. Но ветер трепал озеро все чаще и чаще, все круче и круче, с варначьим посвистом задирая воду вихрами, пока не скопились и не разгулялись волны, белеющие пенистыми барашками, которые тут же наперегонки поскакали к берегу. По тени на озере ясно виделось, как ползла набухшая туча: под солнцем валы катились сочно-зеленые, почти изумрудные, а в тени — холодно-серые и тоскливые. Тень быстро стирала с лица озера румяную беспечность, густо-зеленый смех солнечных волн, давая полную волю недоброй, куражливой хмурости.
И вот уже весь белый свет охватила печальная муть, как будто до времени поспел вечер, и, густо налитые мороком, с нарастающим ревом и посвистом кинулись в берега серые волны, сшибаясь между собой, выкидывая к небу белые лохмы брызг. Стало зябко, но ребятишки настырно сидели в воде, – там было теплее, чем на ветреном воздухе, резко похолодавшем , словно и не парило день-деньской как в бане, — и, высунув одни головенки, нет-нет да и пропадающие в седой пучине, тревожно посматривали на тучу, ожидая, когда через прорешку выклюнутся предзакатные желтые лучи и согреют их.