Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
— А-а-а, — так отмашисто секанул рукой Сёмкин, что по-тараканьи встопорщились линялые усы, — знаем мы ваших партизанов, по заимкам прятались. Кровь они кулями проливали…
— Да тебя!.. тебя!.. гнида!.. — Митрий стал задыхаться, — тебя, падла, за это, знаешь!.. тебя задушить мало, — он потянулся бурыми, набрякшими кровью, короткопалыми лапами, будто и в самом деле хотел придушить Сёмкина, но тот сразу же отступил на шаг.
— Я, я, я!.. я воевал! — Сёмкин заколотил себя в грудь. — А ты тут пузо растил, жир копил.
— Я в десять лет наравне с мужиками робил, козлина! — не слушая выкрикивал свое Хитрый Митрий. — У меня
— Э-эх, мало я вам сетешек изрезал, — болезно морщась, как от сосущей змеистой язвы, сокрушался Сёмкин, будто даже разом протрезвевший, потому что шалая косина в глазах выправилась, и соколиный взор теперь леденисто целился в соседа. — Стрелять вас надо было из поганого ружья. А вашего Мудреца в перву голову… А сколько я на своем веку переробил, дак тебе, ш-шенок, и не снилось. У тебя бы пупок развязался. Я однех печей уже добрую сотню вам сложил. А ты мне еще будешь… Всё под себя гребешь, ворюга. Весь колхоз растащили по дворам. Но я найду на вас управу.
— Я тебе, сёмкинская морда, зубы-то еще не все повыхлестал?! Могу еще пересчитать. Слова по-путнему сказать не можешь…псиса, — Хитрый Митрий передразнил Сёмкина, который и в самом деле лишился в драке двух передних резцов и говорил теперь с присвистом — не птица, а псиса. — Мало я тебе лонясь по сусалам дал?..
В тот морошный день Сёмкин сложил ему печь в тепляке, и хотя брал некорыстно, при расчете Митрий — на то он и хитрый, — всё же надул соседа, пытаясь отделаться литром самогона и мало-мальской закусью, а когда тот хлебнул через край, то и кинулся в драку. И так его Хитрый Митрий отбуцкал, что больно было глядеть на лицо. Деревенские еще раз доспели, в кого уродился его сынок, Маркен, что малышне проходу не давал… Долго бродил Сёмкин по своей избе да по ограде с почерневшим как головня, обугленным лицом, не смея и глаз показать на люди, но управы на Митрия не искал, хотя почти все соседи чуть не в голос советовали подать в суд или взыскать деньгами с варнака, чтобы укоротил руки.
— А ты меня не страшшай, не страшшай, я давно страшшоный. А то, что ты, ворюга, все из государства прёшь, дак это тебе люба собака скажет. Волю вам дай, дак вы и страну разорите… Да так оно и будет… Ишь, морду-то, порос, наел. Ряшка у тя огонь, хошь портянки суши. По такой ряшке кирпичом гладить в самый раз.
— Не-е, — тяжко и покорно выдохнул Хитрый Митрий, которому все же не больно и хотелось посреди ладной гулянки ввязываться в драку, — не-е, дам по сопатке. Ох, дам, мать же родная не признает. Хошь и руки марать не охота об тебя, погань.
На крик из дома вышли мужики, и Алексей на бурятский манер пошутил:
— Однахам, Раднахам, будет драхам… — и тут же зычно гаркнул с крыльца: — Что за шум, а драки нету?! Эй, соседи!.. соседи, кончай дурью маяться!.. кончай!
Соседи, уже схватившие друг друга за грудки, от резкого и властного крика отшатнулись, отступились, но, распаленные, пока еще не думали расходиться.
Иван Житихин тревожно переминался возле Исая Самуилыча, новоиспеченного краснобаевского тестя, который с годами и пуще стал походить на Мудреца. Может, за долгую, с проседью, смолявую бороду, — в деревне от бород уже отвадились, – иные мужики теперь с едва притаенной неприязнью
— Елки-моталки, что мы за народ такой?! — в сердцах сплюнул Иван, обернувшись к Исаю Самуилычу, который смачно курил, манерно держа сигарету двумя пальцами на отлете, тая грусную усмешку в бороде и сизой наволчи дыма.
— А-а-а, как были дикарями, так дикарями и остались, — вяло отозвался гость, глядя, как Алексей что-то тихо и напористо выговаривает Хитрому Митрию, отведя его к поленнице дров.
— Всё бы нам только драться да ругаться, — вздохнул Иван, несмотря на выпитое, бледный, неулыбчивый, — похоже, выпивка пошла во вред. — Разучились по-божески жить. Не-е, паря, в тайге со зверем куда тише… Водочка еще проклятая…
— Уметь надо пить, — рассудил Гоша Хуцан.
— Верно, – согласился Исай лейбман. – Как говорил Хайям?…
Растить в душе побег унынья — преступление.
Пока не прчтена вся книга наслаждения,
Лови же радости и жадно пей вино:
Жизнь коротка, увы! Летят ее мгновения.
— Так-то…Пить можно и нужно, но помнить: с кем, когда и сколько. И голову не терять.
— Во-во, пить надо с головой, — услужливо поддакнул Гоша Хуцан.
— Может, оно и так, — невесело улыбнулся Иван, — а коль народ наш пить не умеет, так и пить бы ему квас да простакишу_.
— Ничего, — успокоил его гость, — пусть побесятся, — он кивнул головой на мужиков, которые опять сошлись и костерили друг друга, как бабы на базаре, — лишний пар выйдет, работать лучше будут.
— А ежли вусмерть захлестнут друг друга?
— Ну, тут уж, Иван, кому что на роду написано. Каждому свое, как говорят мудрецы.
— Так что, русским на роду написано, чтобы брат на брата, чтобы кровь без передыху лили?!
— Ну, а что поделаешь?! — развел руками Исай Самуилыч и вдруг проговорился: — Что прикажете с этими дураками делать?!
— От что дураки, то дураки – согласно кивнул головой Гоша Хуцан.
— Учить надо, чтоб жалели друг друга, чтоб как братья…
— О-о-ой, Ваня, — замахал гость руками, — старые песенки. Сколь волка не корми, всё одно в лес смотрит.
— Не-е, разучились по-божески жить…
— По-божески… — скривился Гоша Хуцан. — Ты что, Иван, в религию ударился?
Иван согласно кивнул, глядя в темное небо.
— По-божески… – засмеялся Исай Самуилыч. – По этому поводу Хайям тоже сказал:
Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь,
И опрокинул мне с вином стакан, Господь!
Я пьнству предаюсь, а Ты творишь бесчинства?
Гром разрази меня, коль ты не пьян, Господь!”