Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
Иван покосился на Мудреца и неодобрительно покачал головой.
— Но это уж слишком, прости ему Господи…
6
Может быть, соседи, отрезвленные криком Алексея, который тут же унырнул в избу, постеснявшись городского гостя, и разошлись бы по углам, потаскав друг друга на матерках, высрамив принародно. Но тут подлетел выскочивший из избы Петр Краснобаев и, смекнув дело, азартно, кочетом закрутился возле мужиков, злобно приговаривая:
— Дай ему,
— Я, Халун, хошь в латаном, да не хватанном, — полез уже на него Сёмкин.
Но тут Хитрый Митрий, раззадоренный, широко, по-мужицки развернулся… а коль Сёмкин отшатнулся, то плюха, правда уже на отлете, досталась Петру. Тот с визгом побежал в избу, зажимая ухо, расплескивая кровь по крыльцу. Сёмкин тем временем решил взять Митрия на калган — боднуть головой, свалить с ног, но Митрий, учуяв кровь, разъяренный, с негаданной при своей огрузлости, молодой прытью ударил снизу, и Сёмкин отлетел к поленнице. Тут уже подскочил Иван, ухватил Митрия за обе руки и стал умолять со слезами в голосе:
— Митрий, а, Митрий, очнись же, очнись! Что вы как нелюди?! Что вы как сбесились-то?! Что вам делить?! Ну, пусть ругается, пусть матерится, пусть обзывает всяко — больной же мужик. Пожалей ты его…
— Да отвяжись-ка ты, жалейка, пальцем деланный!.. — отмахнул его Митрий. — Я эту гниду задавлю счас.
— Успокойся, Митрий, — слезно просил Иван, прижав руки к груди. — не порти праздник. Успокойся!.. Иди лучше за стол. Я сам с им разберусь.
— Кого с им разбираться?! Давить его…
— Иди, иди, Митрий, прошу тебя.
— Ладно, ему пока хватит. Пойду…
— Верно говорят: какая русская гулянка без мордобоя, – Исай Самуилыч с холодновато мудрой улыбкой покосился на Ивана, который опять был рядом. – Кровавый русский бунт…Не умеют жить и другим мешают жить.
— Раньше такого не было. Разве что молодежь-холостежь вдругорядь схлестнется из-за девок…
Сёмкин о ту пору, страшно матерясь, выплевывая изо рта сукровицу, пополз на карачках вдоль поленницы и неожиданно уткнулся в прислоненный к дровам ошкуренный березовый дрын_. Дальше все случилось в неуловимые мгновения: Сёмкин, в распластанной до пупа рубахе, залитый кровью, вскочил на ноги с занесенным дрыном и пошел было на Митрия, но тут на глаза ему угодил сам сам Мудрец…
— Чего ты лыбишься, морда иудина?! — Сёмкин развернулся к Мудрецу, потряхивая колом. — Всех в деревне стравил, переплёл, мошну набил и в город уметелил…
Мужики не успели и глазом моргнуть, как Сёмкин, раззявив рот в окрававленном крике, подлетел к Мудрецу, и заказывать бы тому печальную музыку, если бы с негаднной прытью не заслонил его Иван Житихин. На его покаянную голову и обрушился березовый дрын.
Утробный бабий крик, порвав глухую темь, впился в небо; там его догнал пронзительный детский визг, и все разом стихло, затаилось в жути.
7
Крадучись, почти на цыпочках, оглядываясь через плечо на окошко, которое выходило в ограду и за которым
— Жамбал, а, Жамбал, так мы к тебе на гурт подскочим с Самуилычем, – договаривался отец. – Гоша ишо с нами… На солонцы сбегам, – может, глядишь, и сохатого завалим. Добудем свату мяса зверинного…
— Утро вечера мудрей, — смутно отозвался Жамбал.
— А потом, Самуилыч, и на рыбалку махнем. Можно на другое озеро, на Большую Еравну, куда-нибудь под Тулдун. Места уловистые там, красивые…
— Ты что, Петр, какая хрен рыбака?! – раздраженно отозвался гость. – Утром в город еду. Как там Иван?.. Какого черта лысого полез?! Две собаки грызутся, третья не лезь.
— Непутный… Ну да, оклемается… Ить говорил же, мать его в душу: не пускайте Сёмкина – всю гулянку испортит. Вот уж верно говорят: одна поносная овца все стадо испортит. Не пьет, ничего мужик, но как вожжа под хвост попала – всё, держись моя жись…
Когда иужики, выбросив в ограду еще светящиеся окурки, загнувшие от крыльца до земли сплошные дуги, зашоркали уже в сенях, Ванюшка прошмыгнул мимо крыльца и завернул на скотный двор. Все ворота — во двор, в Майкину стаюшку — были настежь распахнуты, выпячивая безмолвную, пепельно-темную пустоту, как будто со двора только что вынесли покойника. Из стайки, когда он перешагнул досточку, заменяющую порожек, на него дохнул скучный, нежилой и зябкий воздух — выстудилась стайка. Ванюшка перелез через низенькие прясла яслей и, нашарив в углу сенную труху, лег, поджав голые коленки, уселся, приникнув спиной к толстобревному срубу. И почти сразу же услышал материн голос:
— Ване-о… — непривычно жалостливо и даже виновато звала она. — Вань, а Вань! Сы-ыно-о!.. Куда, мазаюшка, потерялся? Танька говорит, видела, как его бабушка Будаиха вела. Да здесь где-то прячется, здесь. В стайке, поди… Хотя бара, чего ему, бедному, делать там?! Один остался.
— Как же мы его забыли-то с этим праздником?! — долетел голос молодухи, и оттого, что он был, как у матери, жалостливым, Ванюшке захотелось плакать — внутри уже размякло все, — но, проглотив подступающий плач, зло уперся взглядом в светлеющий проем двери и теснее прильнул к срубу.
— Ну ладно, сам придет, не будем искать. Ох. устала я седни, никакой моченьки нету. Устала.
— Ты, Марина, сильно не переживай, — послышался голос сестры Шуры. — Ну, случилось, что поделаешь. Свадьбу отвели, маленько еще погостите, да и поедете.
— Что ты, Александра, какое там… погостите! — раздраженно отозвалась молодуха. — Завтра же с папой поедем. Хватит, сыты по горло, нагляделись. Алексей как хочет, а мы с папой едем. Как еще он-то не встрял… Ну и как там родич-то ваш?..