Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
Я зову ее, стараясь внимательно смотреть по сторонам, боясь проглядеть беспомощное бессознательное тело где-то в соседних кустах. Но Китнисс нигде нет.
К наступлению сумерек я уже несколько раз подвернул лодыжку здоровой ноги, сильно проголодался и, осознавая собственную никчемность, наконец, собираюсь вернуться домой, с отвращением понимая, что я столько раз сворачивал и менял маршрут, что сейчас не могу сказать, в какую сторону следует идти.
Наугад выбираю направление и бреду вперед, игнорируя ноющую боль в измученном теле. Просто иду, иду, иду.
Видимо, в
Она встает при моем появлении и быстро выходит навстречу, озабоченно рассматривая мои свежие царапины.
– Ты цела, – выдыхаю я, заодно скользя по ней взглядом.
Китнисс хмурится, тыча в мою сторону пальцем и качая головой.
– Я искал тебя, – начинаю оправдываться и тяну к ней руку, чтобы проверить, что она настоящая и не мерещится мне, но Китнисс воспринимает это по-своему, резко отшатываясь в сторону. Теперь на ее лице упрек, который не спутаешь ни с чем другим: обещал ведь не пытаться коснуться ее, и снова.
Она уходит на кухню и, демонстративно громко гремя посудой, наливает чай во вторую кружку и ставит ее на другой конец стола – на ощутимо большом расстоянии от себя.
Молча пью чай, заедая бутербродами, которые приготовила Китнисс, и не поднимаю глаз от столешницы, чувствуя, как любимая буравит меня строгим взглядом. К концу трапезы тишина становится просто невыносимой, и я решаюсь проговорить проблему вслух.
– Китнисс, я знаю, что поступил неправильно, прикоснувшись к тебе ночью, и я уже обещал, но скажу снова, – я постараюсь этого больше не делать.
Она внимательно слушает, не спуская с меня глаз, а я разглядываю ее сцепленные в замок руки, лежащие на столе – тонкие пальцы дрожат. Неужели ее страх передо мной настолько велик?
– Я сегодня проснулся, а тебя нет. Я не просто перепугался, – говорю я, - а чуть с ума не сошел от страха, что с тобой может что-то случиться.
Китнисс удивленно выгибает брови, не верит или считает меня дураком: лес – ее территория, и то, что она вернулась без единой царапины, а я уставший и израненный, лучшее тому доказательство.
– Я не могу запереть тебя в доме, и, если ты хочешь, можешь уходить. Но Китнисс! – стараюсь подобрать слова, – ставь меня в известность, когда исчезаешь надолго. Я переживаю за тебя.
Она вздыхает и отводит взгляд, убирая руки под стол. Долго сидит, замерев, и только спустя сотню мгновений кивает, принимая мою просьбу.
***
Теплая вода беспокоит кожу, свежие ссадины и царапины набухают и ноют, но я тщательно моюсь и, только когда раскрасневшаяся кожа начинает пощипывать, покидаю душ.
Проходя мимо спальни Китнисс, я замираю, потому что не знаю, где мне будет позволено лечь сегодня.
Я хочу к ней.
Только Китнисс вряд ли потерпит подобное – я обманул ее, коснувшись, и теперь ей не захочется видеть меня рядом.
Дверь заперта, хотя я знаю, что Китнисс внутри. Долго мнусь на пороге, не
Оборачиваюсь. Китнисс стоит на пороге, глядя мне в глаза. Секунды протекают между нами, словно бьют током и… Китнисс отходит в сторону, исчезая в спальне, но оставляя дверь открытой. Цепляюсь за вроде бы намек и быстро захожу в ее комнату.
Она стоит у окна и напряженно наблюдает, как я укладываюсь на свою половину кровати. Забираюсь под одеяло, положив руки поверх, и прикрываю глаза, делая вид, что уже уснул.
Слышу, как Китнисс приближается и обходит кровать, замирая возле своей половины, а потом чувствую, что в руку мне упирается что-то мягкое. Не сдерживаю любопытство, обнаруживая рядом баррикаду из одеял. Китнисс построила между нами границу, чтобы я точно знал, где кончается мое желание и начинается ее свобода.
На всякий случай говорю вслух, что все понял, и только тогда Китнисс укладывается спать, снова прижимаясь к самому краю – как в нашу первую ночь в этом доме.
Я сплю долго и с удовольствием – от усталости или переживаний прошлого дня я даже не вижу сновидений, но, проснувшись, понимаю, что вторая половина кровати заправлена, а Китнисс нет. Наспех одеваюсь, спускаясь вниз.
На кухонном столе несколько тостов, обжаренных с яйцом, стакан остывающего чая, накрытого блюдцем, и короткая записка. «Ушла в лес, к ночи вернусь».
Я опускаюсь на ближайший стул, не зная смеяться мне или плакать. Китнисс нашла себе успокоение где-то в лесной чаще – подальше от меня и моей назойливой любви. Мне туда нельзя, я бесполезен, как младенец, там, где дело касается дикой природы. И все-таки она не забыла, что я переживаю, – оставила послание.
Еще пару раз перечитываю записку и, сложив пополам, прячу ее в кармане штанов. Если Китнисс вернется только к вечеру, мне надо придумать, чем занять себя все это время.
***
Постепенно мы привыкаем так жить: несколько раз в неделю Китнисс исчезает в лесу, а я торчу дома, каждые пятнадцать минут выглядывая в окно и мечтая увидеть, что она возвращается. Китнисс всегда оставляет записки, и все до единой они хранятся в моем тайнике – среднем ящике кухонного стола под клеенкой. Клочки бумажек, с помощью которых я убеждаю себя, что не безразличен ей.
Ночью мы строим баррикады, возводя между нами стену, и, бывает, я борюсь сам с собой, когда Китнисс мечется в кошмаре, но я не имею права нарушить границу и прикоснуться к ее вспотевшей коже.
Мне кажется, она стала спокойнее: эти отлучки в лес умиротворяют ее, и, возвращаясь вечерами, Китнисс не может скрыть блеска в глазах. Я рад, если она приходит в себя. И немного обижен, что моя помощь ей для этого не нужна.
Я пытаюсь рисовать. Получается совсем не так, как раньше: карандаш словно не слушается, и нет-нет, да вместо пейзажей и портретов родных выходят монстры или искаженные криком лица. Однако я не оставляю попыток, стараясь, и, когда Китнисс дома, то она сидит со мной в гостиной, любуясь закатом, который видно из окна. А я любуюсь ей.