Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Да, обоих взяли, — сникнув, подтвердил Фролов.
– А что же твой луганский слесарь за них не вступился? Они все же полком командовали, а не ротой! Фролов ничего не сказал.
Однажды утром, вскоре после раздачи паек и кипятка, дверь камеры с шумом открылась, и внутрь устало шагнул молодой человек лет двадцати пяти, крепкий на вид, с необычайно развитой грудной клеткой. Воротник его русской косоворотки, когда-то белоснежной, был почти оторван и заправлен внутрь, на груди ясно виднелись подозрительные красные пятна.
В утренние часы наша камера давно уже не пополнялась,
– Был бит? — участливо спросил он пришедшего.
– Оставьте покурить, папаша, почти неделю не курил, — вместо ответа сказал парень, с жадностью глядя на дымящийся окурок в пожелтевших пальцах Кудимыча.
Докурив "бычок", он сунулся на свободное место на полу, сладко вытянулся поперек всей камеры и, укрывшись бушлатом, тут же захрапел.
– Укатали сивку крутые горки, — промолвил тихо Ширяев.
Проспав несколько часов и подкрепившись полуостывшей баландой, парень рассказал невеселую повесть о себе.
Год назад он был курсантом Ленинградского мореходного училища. Учился с отличием, а в английском языке и в состязаниях по боксу шел первым среди курса. Прошлой весной пошли они в практическую навигацию вокруг Европы на паруснике "Зега", 3 конце лета не успела "Вега" бросить якоря на рейде Новороссийска, как его затребовал телеграммой замполит училища.
– Что, думаю, за поспешность? Неужели переводят в Тихоокеанский совторгфлот, куда я так просился? Но ведь я же еще мореходки не кончил. Значит, думаю, переводят во Владивосток и на плавание и на довыучку сразу. Простился с корешами, сел радостный на поезд и помчался прямым курсом на север. Явился и прямо с поезда доложил о прибытии по всей форме. В кабинете начальника сидят все наши седые "деды" в белых кителях. Лица строгие, озабоченные…
– У вас, Веснин, есть тетка в Саратове?
– Так точно, тетушка есть.
– А дядька где пребывает?
– Дядьку не помню, но, говорят, проживает где-то границей.
– Как же вы родного дядю не знаете?
– Ни разу не видывал, товарищ начальник.
– А это что? — И замполит протянул мне новенькую блестящую копию фотографии, где я сразу узнал родную мать и тетушку, только еще в молодости. Между ними сидел черноусый моряк в кителе мичмана, а на коленях у него мальчик лет пяти в матросском костюмчике, в бескозырке с надписью "Аскольд". Что-то во мне шевельнулось очень далекое, но я не столько вспомнил сколько догадался, что мальчишка на коленях моряка, это я сам.
– Что, узнали себя? Вспомнили? — спросил замполит.
– Да, но этой карточки я в жизни не видел.
– Будет вам выкручиваться, Веснин. Вы были отлично осведомлены… Понимаете, товарищи, — обратился мой обвинитель к остальным, — типичный перебежчик, изменник Родины, служил на крейсере "Аскольд" боцманом. В восемнадцатом году, когда "Аскольд" находился в Мурманске, вся команда крейсера вернулась в Петроград, и лишь кучка изменников осталась на борту, чтобы сдать крейсер англичанам. Через год
Я начал читать про себя.
– Читайте вслух, — потребовал замполит. "Моя милая сестрица Фрося, — писал мой заграничный дядя моей же тетушке в Саратов, — благодарю господа нашего Иисуса Христа, что наконец-то я тебя разыскал. Спасибо, помогли добрые люди. Ты пишешь, что той карточки, где мы снимались в конце 1916 года, у вас не сохранилось. Посылаю копию с моего уцелевшего экземпляра. Пошли ее Мишеньке в училище. У них, вероятно, будет навигационная практика, и они, конечно, заприбудут в наш Копенгаген. Ах, Мишенька, как хотелось бы на тебя поглядеть! Загляни, не обидь старика. Мой адрес: Копенгаген, площадь Андерсена, табачная лавка Мартирсон-Лошак. Эмма Мартирсон-моя жена. Как только ты покажешь сию карточку, тебя примут, как родного сына. Если же пойдете Кильским каналом, дай мне депешу, и я немедленно приеду в Киль или Гамбург. Да хранит тебя бог.
Твой любящий дядюшка Матвей Лошак. Мая 1936 г.".
По прочтении письма больше всего был ошеломлен я сам.
– Как видите, товарищи моряки, преступное письмо от тетушки из Саратова запоздало на целый месяц, и шпионская встреча курсанта Веснина с изменником родины Лошаком не состоялась.
– А может, и состоялась? Надо бы проверить, — сказал самый молодой из заседавших, работник газеты "Моряк".
– Скажите, Веснин, — участливо спросил начальник училища, — зачем вы скрывали в анкете, что у вас есть родственник за границей?
Сочувствие в голосе начальника подбодрило меня.
– Я не знал, товарищ начальник! Честное слово курсанта!
– Неужели мать вам не говорила, что ее брат когда-то остался за границей?
– Мать как-то говорила, но все было так давно, около двадцати лет назад, все думали, что его и в живых-то нет. Ведь он никогда нам не писал… С чего было думать о нем? И в голове у меня никогда не было этого дядюшки. Зачем же мне страдать из-за родственника, которого я совсем не знаю? Разве из меня, товарищ начальник, получается плохой моряк?
– Ну какой из вас советский моряк, если вы лжете в своих анкетах! — воскликнул замполит.
– Я не лгал, я ни о чем не знал!
– Теперь неважно, Веснин, знали вы или не знали, — строго сказал уже сам начальник. — Важно то, что дядя вас искал и нашел-таки! А где гарантия, что это одно лишь родственное чувство? Держать вас в училище мы больше не можем…
А дальше все пошло как при попутном ветре. Наутро отобрали комсомольский билет и заочно исключили из комсомола… Что было делать? Поехал домой, поступил машинистом на лесопилку. Работаю, песни пою, занимаюсь спортом. На жалобу об исключении из училища получил отказ. Написал лично Сталину, и тут вместо ответа пришли двое и забрали… Как надрывалась мать, проклиная не ко времени объявившегося заграничного братца!