(Не) верю. В любовь

Котлярова Екатерина

— Его нет дома, — шепчу торопливо.

— Ты плакала.

— Я наказана, Миш. Не могу говорить. Прости.

Я слышу шаги матери в коридоре и сбрасываю вызов. Прячу телефон в складках юбки, склоняю голову. В голове вместо молитвы одни страхи. И причитания.

— Иди на кухню. Нам нужно серьёзно поговорить, — разрезает тишину голос матери.

5

Алиса

Я медленно поднимаюсь с колен, стараюсь не морщиться

от боли в спине. Вся поверхность головы всё ещё пульсирует после хватки матери, правая рука, которой я больно ударилась о стену, сильно ноет. Я медленно и нерешительно захожу на кухню. Мать машет рукой в сторону стула.

— Садись скорее.

Я опускаюсь на стул, закусываю от боли губу. Ягодицы ноют после ударов. Кажется, там рассечена кожа. Но я прекрасно знаю, что жаловаться не стоит. Мать обязательно скажет, что мало меня наказала и добавит ещё.

— Ешь, — мать ставит передо мной тарелку с супом, который был сварен на воде.

Сейчас пост, поэтому мясо мы не едим.

— Я не голодна, — мой голос больше походит на шелест.

— Мне это неинтересно, Алиса. Пока не съешь всю тарелку, из-за стола не выйдешь, — припечатывает женщина.

Я беру ложку и подношу суп ко рту. Есть совершенно не хочется. Но под пристальным взглядом матери приходится съесть содержимое ложки.

— В воскресенье после службы мы поедем знакомиться с твоим женихом, — ставит меня перед фактом, произнося это обыденным тоном.

Я давлюсь супом, начинаю кашлять. Мать подходит и ладонью стучит по спине. Я вскрикиваю и не сдерживаю слёз от боли. Бьёт она по тем местам, где оставил синяки и раны кнут.

— Что? — сквозь слёзы спрашиваю я.

— У тебя начались проблемы со слухом, Алиса? — спрашивает мать, сводя брови вместе. — Я повторять не стану.

— Какой жених, мама? — у меня дрожит голос от негодования и страха.

Сейчас мне вновь хочется плюнуть на всё и сбежать как можно дальше их этого дома.

— Ты уже совершеннолетняя девочка, Алиса. Кругом уйма соблазна. Мы с твоим отцом подумали, посоветовались и решили, что пора тебя выдавать замуж. Ты закончишь школу, поступишь в университет, а там столько соблазнов. Столько порока, прости Господи, — женщина крестится. — Чтобы предостеречь тебя от глупостей, выдадим тебя замуж. Муж будет держать тебя в руках.

Я смотрю на мать, словно вижу её впервые. Её лицо, обычно строгое, но всё же родное, теперь кажется чужим и холодным. В её глазах никакого сострадания, только решимость. Я чувствую, как сердце сжимается в груди, будто его сдавливают невидимые тиски. Я всегда слепо слушаюсь её, жду одобрения. Но сейчас я понимаю, что никогда его не получу. Я всегда буду слышать, что недостаточно хороша.

— Мама, я не хочу замуж. Мне ещё рано, — говорю я, стараясь говорить твёрдо, но голос предательски дрожит. — Я ещё даже не знаю, кем хочу стать, когда закончу школу. Что хочу делать. Я не готова к замужеству.

— Твоего мнения никто не спрашивает, — мать сжимает

кулаки. — Ты должна слушаться меня и отца. Мы лучше знаем, что лучше для тебя. Доедай и марш в комнату. Чтобы я тебя не слышала и не видела. Я… Как потаскуха ведёшь себя! Замуж она не хочет! А что хочешь? Шляться с кем попало? — женщина заводится с полуоборота. — Принести в подоле? Сначала с одним обжималась, потом с другим. Разве так я тебя воспитывала? Разве так растила?

— Мама… — тихо начинаю я, но она резко прерывает меня, хлопнув ладонью по столу.

— Никаких «мам»! Ты слышала, что я сказала? В комнату!

Я молчу. Опускаю глаза в тарелку и быстро ем суп. Хочу как можно скорее уйти в комнату. Я знаю, что и там покоя мне не будет. Но всё же хоть какая-то иллюзия одиночества. Глотаю суп, не чувствуя вкуса.

— Я в ужасе. Просто в ужасе. Одного упустила! Не зря говорят, что в семье не без урода.

— Он не урод, — говорю тихо, но твёрдо.

— Что? — мать тут же ерепенится.

Я смотрю на женщину, которая смотрит на меня безумным взглядом и думаю, когда она стала такой? Всегда ли была? Или же после встречи с отчимом такой стала? Когда с головой окунулась в религию? Ведь до их встречи она мало интересовалась моей жизнью.

— Ты плохо стала слышать? — мой голос крепнет. — Я говорю, что Дима не урод!

— Ах, ты… Ах… Боже мой! — мать хватается за сердце и оседает на пол.

— Мама, — я тут же кидаюсь к ней. — Мама!

Моё сердце от испуга колотится в горле.

— Мамочка, — я обхватываю женщину за плечи, с тревогой заглядываю в лицо.

Она открывает глаза и говорит:

— Помоги мне дойти до комнаты, дочь.

Я бережно подхватываю женщину под локти, помогаю ей подняться. Придерживая, веду в комнату.

— Ложись. Я сейчас скорую вызову, — говорю дрожащим голосом.

— Не нужно скорой, — мать хватает меня за запястье. — Воды принеси. И капли для сердца.

Я киваю и бегу на кухню. Наливаю стакан воды, из аптечки достаю мамино лекарство для сердца. Когда возвращаюсь в комнату, женщина лежит с закрытыми глазами.

— Мама! — вновь пугаюсь и торопливо подхожу к кровати.

Она распахивает глаза и еле поднимает руку, чтобы протянуть ко мне. Я приподнимаю её голову, помогаю выпить несколько глотков воды. Воспоминания вновь швыряют меня на шесть лет назад, когда она так же была беспомощна и лежала на кровати без сил после химиотерапии.

Женщина забирает у меня капли, щедро капает в стакан и залпом выпивает. Падает на подушки, прижимает кисть руки ко лбу и тихо говорит:

— Вот до чего ты довела меня своим поведением и своими выходками, Алиса. Так ты мать в гроб сведёшь. Мало мне Димы, который совсем от рук отбился. Ещё и ты… Как же мне тяжело. Послал мне Бог такое испытание.

— Мама… — шепчу виновато, заламывая пальца и не зная, куда деться от стыда.

— Если не хочешь свести меня в гроб, то будь послушна, Алиса.