Не все были убийцами
Шрифт:
Я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ.
“На всякий случай: твой отец воюет на восточном фронте, а твоя мать погибла во время бомбежки. Такая легенда тебя устраивает?”
“Только при необходимости”, - прошептал я.
“Не беспокойся. Моя подруга сама расскажет о тебе. Но ты это тоже должен знать”. Взяв меня за руку, она вместе со мной вышла из комнаты.
Это была высокая, костлявая женщина с тяжелой челюстью и волосами соломенного цвета. Ее солидный вид внушал уважение. Но ее низкий голос звучал мягко, нежно и доверительно.
На вокзале царил невероятный
“Сейчас я познакомлю тебя с одной сестрой из женского НС-объединения. Ты знаешь, что означают эти буквы?”
“Я знаю, что эти сестры делают, а НС - это, наверное, что-то связанное с нацистами”.
“Замолчи!” Она страшно рассердилась, и ее акцент стал еще более заметным.
“Никогда так не говори, а то все узнают, кто ты. Ты ведь уже достаточно большой, чтобы это понимать”.
Женщина взяла меня за плечи и встряхнула. Она внезапно преобразилась, выражение лица стало суровым. Даже голос стал каким-то жестким.
“Ты согласен со мной?”
Я кивнул.
“Если ты не можешь владеть собой, то в таком случае я не хочу тебя с ней знакомить. Ты понимаешь меня?”
“Понимаю”, - быстро сказал я.
“Обещаешь мне, что будешь говорить только то, чему я тебя учила? Иначе всем нам крышка, а мою подругу сразу расстреляют”.
Я согласно кивнул, но про себя подумал: “Ну уж это, конечно, явное преувеличение”.
“Моя подруга очень хорошая женщина, а состоит она в национал-социалистической попечительской организации только потому, что хочет помогать другим людям. Всем без исключения, понимаешь?”
“Понимаю”, - ответил я”.
“Ну хорошо, тогда идем”.
На мгновение остановившись, она еще раз внимательно посмотрела на меня. “Ты и в самом деле выглядишь как-то слишком… по-южному”.
“Что, слишком на еврея похож?” - тихо спросил я.
Она снова посмотрела на меня долгим взглядом. “Да нет, пожалуй, больше на итальянца”, - засмеялась она и потянула меня за собой.
На вокзале царил ужасный шум. Люди стояли на путях и пытались поднять свой багаж на уцелевшую платформу. В самой середине рабочие расчищали завалы. К вокзалу медленно подходили поезда и, пуская пар, ждали, когда можно будет снова подъехать к платформе. Казалось, будто весь Берлин собрался уезжать.
“И убитые есть?” - спросил я.
“Очень много”, - ответила шведка.
– “Бомба попала в состав, в котором ехали военные. В самую середину. Вагоны первого класса, и такие чистые! Там было много солдат-эсэсовцев. Они все направлялись на восточный фронт”.
Женщина посмотрела на меня, как будто хотела увидеть, как я отнесся к ее рассказу. Я сделал непроницаемое лицо.
“Тебя это очень огорчает, правда ведь?”
“Очень!” - ответил я. Она сочувственно улыбнулась.
Мы остановились перед небольшим, наспех сколоченным деревянным бараком, на котором красной краской был нарисован крест. Не постучав, шведка открыла входную дверь.
Сначала я увидел детей. Несколько детей сидело на стоявших вдоль стен деревянных скамейках. Остальные стояли, тесно сгрудившись.
“Какая у тебя красивая шапка”, - сказала шведка и погладила девочку по щеке.
“Это повязка”, - спокойно ответила малышка, не спуская с меня глаз.
– “Меня тяжело ранило. Я только-только попрощалась с моим папой, и вдруг как хлопнет! Папу, наверное, убило”.
Она проговорила это с какой-то гордостью. Глаза ее оставались совершенно сухими.
Я молчал.
“Сколько тебе лет?” - спросила меня девочка.
“Двенадцать”, - послушно ответил я.
“Тогда тебе надо подождать. Моему папе было двадцать восемь”.
Моя шведка осторожно, но энергично пробиралась сквозь толпу детей, таща меня за собой. У торцевой стены стоял грубо сколоченный деревянный стол и два стула - один перед столом, другой позади него. За столом сидела высокая, полная женщина с темными, собранными в строгий пучок волосами. Лицо у нее было очень усталое, но приветливое. Она взглянула на нас с таким видом, как будто ждала нас уже давно.
“А вот и вы”, - сказала она, поднявшись нам навстречу.
Она поздоровалась с моей шведкой за руку и предложила ей сесть, указав жестом на второй свободный стул. “Сейчас я запишу данные этого молодого человека, а потом включу вас в список”.
Ну и великанша! Она показалась мне гораздо выше шведки. У нее был приятный акцент.
“Она австрийка”, - подумал я.
Ее голос был похож на голос актрисы в фильме, который мы с матерью смотрели во время поисков нашего первого убежища.
Женщина записала сведения обо мне - “Макс Гемберг, проживал в районе Шарлоттенбург, остался без жилья в результате бомбежки, мать не найдена, отец на восточном фронте”. Откуда-то из-под стола она достала серое одеяло и сунула его мне в руки. “Это государственная собственность”, - сказала она.
– “Отдашь обратно, когда тебе больше не будет нужно”. Потом снова повернулась к шведке. “Через полчаса, если Господь Бог и американцы это допустят, отсюда отходит поезд на Уккермарк. В этом поезде наша организация отправляет туда детей, чьи родители пропали без вести, погибли или не найдены. Детей привезут в район Страсбург-Уккермарк, в бывший учебный центр “гитлерюгенда”. Самое главное - это место не бомбят. Во всяком случае, пока не бомбят. Но в любой день лагерь может потребоваться вермахту, и тогда будем думать дальше”.
Она разговаривала с нами и одновременно непрерывно что-то писала. Внезапно она подняла глаза от своих записей и улыбнулась мне: “Я буду сопровождать поезд, поэтому во время пути мы будем часто видеться. А в Уккермарке я устрою так, чтобы ты жил рядом со мной”.
“Как зовут твоего отца?” - не глядя на меня, неожиданно спросила она. Я не был готов к такому вопросу и ответил: “Якоб”.
“Как зовут твоего отца? Хельмут, Франц, Отто?”
“Адольф”, - сказал я.
Она посмотрела на меня. “Адольф”, - повторила она и записала в своей тетради.
– “Адольф Гемберг. Красиво звучит. Советую тебе держаться увереннее - даже чуть-чуть нахальства тоже не помешает”.