Не все были убийцами
Шрифт:
“Я не женат”, - ответил офицер. Он не спускал глаз с матери.
“Может, ему не по вкусу моя стряпня, и он хочет от меня избавиться”, - вмешалась в разговор Кэте.
“Разве я не говорил вам много раз, что ваши супы не имеют себе равных? А ваши котлеты? А жареный картофель? А кофе? Кстати, вы давно обещали дать мне рецепт вашего жареного картофеля”.
“Ладно, сделаю”, - ответила Кэте.
– “Вы получите рецепт, а за это вы оставите меня здесь, в этой кухне. Видите ли, отсюда до Вальдесру я добираюсь на своем мотоцикле за пятнадцать минут. А в своем домике после напряженного рабочего дня я могу
Мать по-прежнему держала свою руку на руке офицера.
“Я совсем не знал, что вам так хорошо здесь”. Его голос был теперь гораздо спокойнее. “А ведь вы наверняка тоже хорошо готовите!” - обернулся он к матери.
“Да, пожалуй. Во всяком случае, готовку я никогда я не считала своим злейшим врагом”.
“А кто же ваш злейший враг?”
“Вы это знаете”.
“Нет, не знаю”.
“С кем мы сейчас сражаемся?”
“Со всеми”, - засмеявшись, ответил офицер.
“Мои злейшие враги - англичане и американцы”, - сказала мать.
“Почему именно они?” Мне показалось, что ответ матери удивил его.
“Потому что они разрушают наши города. Потому что почти каждую ночь мы не имеем покоя. А теперь они совершают налеты даже днем!”
“Я хочу вам кое-что сказать”. Офицер ласково погладил руку матери. “Наши злейшие враги - русские. И англичане, и американцы имеют все-таки германские корни. Они некоторым образом приходятся нам родственниками. Наши враждебно настроенные к нам братья, если так можно выразиться. Фюрер уладит этот конфликт. Когда с русскими будет покончено, все снова встанет на свои места. Они опять станут нашими друзьями, потому что мы спасем их от большевистской чумы”.
“От еврейско-большевистской чумы”, - уточнила Эрна, взглянув на мать.
“Совершенно верно - от еврейско-большевистской чумы”, - повторил офицер.
– “Если мы их раздавим, это решит все остальные проблемы. А мы раздавим их, можете не сомневаться”.
“Мы раздавим их”, - повторила мать. Ее лицо приняло решительное выражение. “Мы раздавим их”.
“Прекрасно, что вы так безоговорочно верите в нашу победу”, - восхищенно произнес офицер.
“Да. Я верю в нашу победу. Безоговорочно”.
“С поддержкой таких женщин с нами ничего не случится. Такие женщины, как вы, вливают в нас новые силы, поддерживают наш боевой дух”.
Он встал и поднял свой бокал. “За нашу окончательную победу!” - провозгласил он.
“За нашу окончательную победу!” - громко повторила его слова мать. Она поднялась и стояла рядом с офицером, держа в руке рюмку. Она залпом выпила свой коньяк, и я подумал: “Сейчас она, как всегда, закашляется. И между приступами кашля начнет ужасно хохотать”. Однако она проглотила содержимое рюмки, даже глазом не моргнув. Затем она разбила свою рюмку о стол и снова села на свое место.
Все зачарованно смотрели на мать. Старый Редлих с бокалом в руке рывком поднялся с места. Постояв так некоторое время, ни капли не выпив, он молча, медленно опустился на свой стул. “Ай да мама!” - подумал я.
– “Замечательно! Молодчина!”
Посмотрев по сторонам, я увидел ошеломленное лицо Эрны и полные удивления глаза
Кэте должна была незамедлительно решить вопрос о переходе на новое место. До поздней ночи она говорила об этом с Эрной и матерью. Эрна была почти убеждена, что это скоро произойдет. Однако, как ни странно, ничего не случилось.
Эрна и мать по-прежнему недолюбливали друг друга, однако после праздника, устроенного по случаю дня рождения Кэте, стали относиться друг к другу с большим уважением. Кэте пыталась убедить мать остаться в Вальдесру, если ей самой придется перебраться в Губен, однако у матери на этот счет были сомнения. Карл Хотце, узнав о предложении Кэте, тоже засомневался.
По причине, о которой я сегодня не могу вспомнить, он, отказавшись от своих прежних отговорок, совершенно неожиданно предложил матери переехать в его дом. Может быть, он почувствовал себя увереннее? Или решил, что за ним больше не следят? А может, его воодушевило приближение русских? Не знаю. Во всяком случае, Хотце настойчиво уговаривал нас уехать из Вальдесру и, не откладывая в долгий ящик, переехать к нему.
“Не по душе мне эти сомнительные делишки с продуктами. В один прекрасный день Кэте Нихоф окажется в кутузке, если только с ней не произойдет что-нибудь похуже. А когда кончится весь этот хаос, чехи могут свалить на нее еще и ответственность за спекуляцию. А как же иначе обитателям лагеря доставались все продукты? Это и так выглядело довольно сомнительно. А кроме того, вполне может статься, что не только вы - мы все окажемся втянутыми в это. Так что складывайте ваши вещи и не заставляйте нас долго ждать. Жена со свояченицей будут рады вам”.
Я вспомнил о топленом масле, которое сам Хотце в большом количестве таскал от нас к себе домой. И все время просил Кэте достать ему еще. Кофе в зернах Хотце тоже получал от нее - Кэте обменивала на кофе масло и маргарин, разумеется, на черном рынке.
“Сначала воспользоваться, а потом смыться, когда дело принимает сомнительный оборот”, - подумал я.
– “Ну и тип же этот Хотце!”
Но несмотря на это, Хотце мне нравился. Его пасторский тон, его немного напыщенная речь говорили о чувстве собственного превосходства. Мать втихомолку посмеивалась, слушая его. Иногда мы незаметно перемигивались, если он выражался особенно замысловато. Смеяться мы могли, лишь оставаясь одни. Кэте относилась к нему с величайшим почтением, она просто обожествляла его. Когда она слушала Хотце, лицо ее принимало молитвенное выражение. Если бы она только знала, что он о ней думал и говорил!
Однажды Кэте вопреки обыкновению не приехала в конце недели домой. Такое не случалось еще ни разу. Мать, становясь все беспокойнее, провела две ночи почти без сна, хотя налетов в это время не было. В одну из этих ночей, одевшись и заставив одеться меня, она даже собралась “пойти прогуляться”.
На следующую ночь - это была ночь с воскресенья на понедельник - мы все-таки “вышли пройтись”. Обратно мы вернулись лишь на рассвете. Мы осторожно огляделись, проверили, не открыта ли садовая калитка (уходя, мы плотно затворили ее), и лишь потом вошли в дом.