Не все были убийцами
Шрифт:
Мы вошли в гостиную. Мать все еще лежала на диване и слушала рассуждения старого Редлиха. “С поездками в Польшу покончено - русские уже у самой Варшавы. А захвати они ее - там уже до Познани и Кенигсберга недалеко”.
Я взглянул на Рольфа. “Может, тебе повезет и форма солдата вермахта тебе не понадобится”, - подумал я.
“Сейчас я езжу в Голландию и в Данию”, - рассказывал Редлих.
– “Там, пожалуй, полегче с продуктами. Но польской водки мне будет недоставать”.
“Вероятно, ее опять можно будет купить, когда война закончится”, - предположила мать.
Старый Редлих
В эту ночь нас снова разбудила воздушная тревога. Старый Редлих сказал матери, что с больной ногой она вряд ли доберется до бомбоубежища. “А если начнут бомбить, мы все сможем укрыться в подвале и переждать бомбежку. В моем подвале - железная дверь, на полках - много бутылок с вином. Там и выпить можно - это хорошо отвлекает от того, что творится снаружи”, - объяснил Редлих. Он по-прежнему был приветлив и доброжелателен. “А Кэте Нихоф, возможно, так и не появится. У нас в доме комнат тоже достаточно”, - добавил он. Я взглянул на мать. Похоже, слова старого Редлиха убедили ее. Рольф смотрел на отца так, как будто видел его впервые.
Мы спустились в подвал. Снаружи все было спокойно. Только пару раз прогрохотали зенитки, однако гула бомбардировщиков слышно не было, и мы ожидали скорого отбоя. Отбой прозвучал далеко за полночь, и Редлих предложил нам переночевать здесь, в подвале. Он даже предусмотрительно принес в подвал перины.
“Возьмите в руки - чувствуете, какие легкие? Мне их в Польше сделали. Из гусиного пуха. У нас в Германии уже давно ничего подобного нет. Наше начальство посылало эти перины домой в почтовых вагонах. А кое-что мы и для себя припасли. Ведь эти перины почти ничего не стоили! Да еще мы бутылки с водкой в них заворачивали. Правда, водка стоила гораздо дороже”.
Как мы и предполагали, на следующий день Кэте Нихоф тоже не появилась. Мать стала готовить на всех еду. Редлих, похоже, был очень рад этому.
” Сейчас он чувствует себя кормильцем, отцом семейства. Этого ему давно уже нехватает. Машинистом он работает теперь не всегда, от случая к случаю, если где-то поезд взорвался и погибшего машиниста заменить некем. Год назад его уволили по болезни - нервы были не в порядке. И теперь он вроде пенсионера”, - рассказал мне Рольф, когда старый Редлих снова был в отъезде. “Ему запрещено рассказывать о своей работе, но он нарушает этот запрет и всегда рассказывает мне, куда и зачем он ездил. Когда-нибудь ему достанется из-за его легкомыслия”.
“А что же у него было с нервами?” - спросила мать.
“Это с ним уже давно. С тех пор, как мать не живет с нами. Поэтому он так радуется тому, что вы теперь для нас готовите. Теперь он чувствует себя дома”. “Но ведь он же здесь на самом деле у себя дома!”
“Он никогда этого не ощущал. И всегда говорил об этом”, - объяснил Рольф.
– “Но мне этот дом очень нравится. А ты как считаешь?”
“Мне бы хотелось остаться здесь”.
Рольф похлопал меня по плечу. “Надеюсь, что фрау Нихоф не спешит возвращаться”.
“Он мой лучший друг”, - думал я.
– “Однако он что-то не договаривает, скрывает от нас, хотя наверняка в курсе дела”.
Я заговорил
Когда старый Редлих возвращался из своих поездок, он всегда привозил какие-нибудь продукты. Он набивал дом разными припасами, как хомяк набивает припасами свою нору. Теперь в распоряжении матери было достаточно муки и сахара. Иногда Редлих привозил яйца. Мать даже могла печь любимые всей нашей семьей пирожки с картофелем и жареным луком.
Когда Редлих попробовал эти пирожки в первый раз, он пришел в неописуемый восторг. “Где вы научились это делать?”
“Меня научила моя русская подруга”, - ответила мать коротко, положив этим конец дальнейшим расспросам.
Оба Редлиха - старый и молодой - боялись только одного: неожиданного появления Кэте Нихоф. Я, в свою очередь, тоже был вполне доволен ее отсутствием. Лето прошло просто замечательно. После налетов мы с Рольфом отправлялись в лес и искали там бомбовые осколки. Однажды мы нашли даже части сбитого самолета, хотя поблизости не было ни одного мертвого янки или англичанина. Мне было хорошо в доме Редлихов и хотелось, чтобы эта жизнь длилась как можно дольше.
Однако осенью 1944 года это прекрасное время закончилось. Бомбардировщики союзников проникали все дальше на восток - наверное, для того, чтобы расчистить путь русским.
Во время одного из ночных налетов дом Редлихов превратился в руины. Мы с матерью сидели в подвале. Оба Редлиха были приглашены к кому-то на день рождения и еще не вернулись. Этот налет был особенно яростным. Разрывы бомб следовали непрерывно, один за другим. Залпов зениток мы уже не слышали, зато пулеметные очереди и разрывы бомб слышались все ближе и ближе. Отвратительно свистели авиационные мины. Мы уже думали, что налет вот-вот прекратится, как вдруг услышали несколько не очень сильных глухих ударов.
Звук был такой, как будто кто-то стучал в железную дверь. Потом что-то затрещало. Шум шел со стороны сада, и свет, проникавший в подвальное окошко, становился все ярче. Внезапно раздался мощный удар. Пол подвала повело в сторону. На меня посыпались пакеты с мукой и сахаром. Лампочка в подвале погасла. Однако благодаря багровым отблескам в подвальном окне я смог как-то ориентироваться.
“Мама!” - закричал я.
В ответ - ни звука. Хорошо, что подвал не был таким уж большим. Ползая по полу, я шарил вокруг руками, пытаясь отыскать мать, и не переставая звал ее. Наконец я услышал тихий стон.
Ее отбросило к окну. Она слабо шевелилась, постанывая. “Что с тобой? Ты ранена?”
“Думаю, что нет. Не шуми, тише. Вдруг снаружи люди!” “Ты ударилась? Где у тебя болит?”
“Меня что-то ударило по голове”.
Я ощупью подполз к ней и сел у стены. Положив голову матери к себе на колени, я осторожно ощупал ее лицо.
“Нет, не здесь”, - сказала она.
– “Мне что-то свалилось прямо на голову. Наверное, одна из бутылок с вином с полки упала”.
Я провел рукой по ее голове. Волосы были чуть жестковатые, как солома. Мать тихо вскрикнула.