Не все были убийцами

Деген Михаэль

“Неудачно приземлилась. Но для первого прыжка из окна совсем неплохо, правда?”

“Вполне на олимпийском уровне”, - попытался пошутить я, хотя видел, что у нее на глазах выступали слезы, когда она пыталась бежать. Прихрамывая, она шла впереди, и мне бросилось в глаза, что на ней было не по росту длинное пальто. И вдруг я сообразил - а ведь на мне тоже что-то непривычное! Это была куртка Карла Хотце. Я даже не заметил, как Мартхен надела на меня эту куртку. Моя сумка была чем-то до отказа набита. Я сунул в нее руку и вытащил колбасу.

Кроме

колбасы, в сумке оказался старый кожаный кошелек с деньгами и продовольственными карточками и одна черствая булочка. Мартхен, видимо, сунула в сумку все, что попалось ей под руку, для того, чтобы мы с матерью какое-то время продержались.

В руках у матери тоже была большая сумка. “Зачем ты тащишь такую большую сумку?” - спросил я.

“В ней только самое ценное: деньги, украшения и это дурацкое почтовое удостоверение”, - коротко ответила мать.
– “Впрочем, все уместится и здесь”. Она похлопала по карманам своего пальто.
– “Ладно, идем! Быстрей идем отсюда, и как можно дальше”. “И куда же мы пойдем?”

“Еще не знаю. Но сначала - на вокзал. А там что-нибудь придумаем”.

Становилось все светлее. Внезапно возле нас остановился грузовик. Водитель что-то прокричал нам, и мать заковыляла к нему.

“Вам лучше уйти с улицы. Сейчас будет воздушная тревога”.

Я тоже подошел поближе к водителю. На нем была военная форма.

“Нам нужно в Мальсдорф”, - быстро сказала мать.

“В Мальсдорф? А где это? Я не здешний!”

“Это в противоположном направлении”.

“Я еду в Кепеник и могу взять вас с собой”.

“Нам надо в Мальсдорф”, - повторила мать и прихрамывая, отошла от водителя.

“А далеко ли Мальсдорф?” - спросил он меня.

“Довольно далеко”, - ответил я.

“Пешком вам туда не добраться, а американские “летающие крепости” будут здесь с минуты на минуту. Ожидается сильный обстрел”.

Он ждал, что ответит мать. Но она молчала. Водитель включил мотор. “Ну что ж, как хотите”, - сказал он и дал газ.

“Мы же могли поехать в Кепеник!”

“Что нам там делать?” - спросила мать.

“А что нам делать в Мальсдорфе?” - ответил я вопросом на вопрос.
– “По крайней мере в Кепеник мы могли на грузовике доехать. А если мы и дальше будем пешком идти, твоя нога будет болеть еще больше”.

“Не беспокойся о моей ноге. Пока я могу двигаться. А для ноги движение только полезно”.

“Значит, завтра мы тоже целый день будем идти пешком?”

“Может быть”.

“Сомнительное удовольствие”.

Мною вновь овладело чувство бесконечной усталости, почти обморочного состояния, совсем как тогда, когда я бродил по вокзалу Бельвю в поисках матери. Было холодно, вот-вот должны были появиться американские бомбардировщики, но мне хотелось только одного - лечь на землю и заснуть. Вместо этого я с трудом брел дальше и только удивлялся безжалостному отношению матери к своей ноге. А она, стиснув зубы и выдвинув вперед подбородок, шла все быстрей.

“Я не поспеваю за тобой”, - ныл я.
– “Ну что ж ты так бежишь? Ведь за нами никто не гонится!”

“Кто

идет быстро, у того есть цель. Всегда надо видеть перед собой цель, иначе все бесполезно, можно всякую надежду потерять. Неужели ты все уже забыл?”

“Ну что нам делать в Мальсдорфе?” - приставал я к матери.

“Мы вовсе не в Мальсдорф идем. Может быть, в Каульсдорфе придумаем, что дальше делать”.

Американские бомбардировщики заставили себя ждать довольно долго. Но вот пронзительно зазвучали сирены. Едва они замолкли, загремели первые залпы зенитных орудий. Потом мы услышали глухое гудение, становившееся все громче. Наконец мы увидели их. Они были отчетливо видны на фоне ясного утреннего неба. Правильными рядами они летели к центру города. Несколько самолетов уже начали сбрасывать бомбы. “Почему они так рано сбрасывают бомбы?” - задавал я себе вопрос.
– “Может, их уже обстреляли немецкие зенитки?”

Там, наверху, ничего не взрывалось. Зато взрывалось внизу. Мы бросились на землю. Сначала мы вообще не поняли, что взорвались те самые бомбы, которые были сброшены у нас на глазах.

Вдруг мать, лежавшая рядом со мной, закрыла меня своим телом. Я слышал, как она одновременно молилась и ругалась. Молилась на иврите, ругалась на немецком.

Я лежал, не смея поднять голову. Разрывы бомб слышались все ближе, но больше бомбовых разрывов в эту минуту я боялся увидеть лицо матери. Вокруг нас свистело, ревело и грохотало.

“Почему они так обстреливают Каульсдорф? Ведь здесь нет ничего значительного!” - думал я. Вдруг грохнуло совсем рядом с моей головой. Я закричал, думая, что попало в мать, но она с силой прижала меня к земле.

“Лежи, не двигайся”, - сказала она.
– “Скоро все кончится”.

Я посмотрел вправо - туда, где только что грохнуло. Сантиметрах в двадцати от моей головы в мостовую воткнулся осколок бомбы. Он был острый, как лезвие бритвы, и еще дымился.

“Теперь я останусь здесь лежать, пока этот осколок не остынет”, - подумал я.
– “За эту штуку я получу от Рольфа все, что захочу”.

Возле нас как из-под земли появился военный патруль. “Поедем с нами! Давайте, поворачивайтесь!”

Они втиснули нас в коляску своего мотоцикла, сами вскочили на сиденье, и мы помчались. Мне хватило времени, чтобы вытащить из мостовой осколок. Он был еще совсем горячий. Сидя в коляске мотоцикла и пытаясь охладить осколок, я подставил руку с осколком встречному ветру.

“Что это у тебя?” - спросил сидевший сзади патрульный.

“Осколок бомбы”.

“Покажи-ка”.

“Но он еще совсем горячий, только-только упал”.

“Так я и думал - это не немецкий. Привет из Америки. Ты что, собираешь их?”

Я кивнул. “В Вальдесру я за этот осколок получу от моего друга по меньшей мере три осколка от зенитных снарядов”.

“Дорого же они нам обходятся!”

“Бомбовые осколки?”

“Нет, янки”.

“Пусть янки поцелуют меня в зад!” - громко, стараясь перекричать шум ветра, сказал я.

“Им не надо повторять это два раза”, - вмешался в разговор патрульный за рулем.
– “Ведь все негры - гомики”.