Не все были убийцами
Шрифт:
Из этого состояния меня вывела мать. “Они приближаются”, - прошептала она и прислушалась.
– “Это американцы с их громадными самолетами. Если нам не повезет, мы не выберемся отсюда живыми”.
Она взглянула на меня. “Сейчас ты выглядишь почти моим ровесником. Но забота о нашем спасении - мое дело. Тебе не надо об этом беспокоиться. Все будет хорошо. Как-нибудь мы устроимся. Я обещаю тебе”.
Мать казалась такой волевой, такой сильной. Я верил каждому ее слову. Грозящая нам опасность сделала ее особенно энергичной и предприимчивой. И такой она оставалась
Разрывы бомб становились все слышнее - бомбы рвались где-то совсем близко. Беспрерывно грохотали зенитки. Внезапно рвануло так, что все задрожало - стены, потолок, лестница. В подъезде стало светло как днем. “Сейчас этот дом развалится”, - подумал я.
“Наверное, бомба попала в соседний дом или куда-то рядом”, - сказала мать. Тогда я еще не мог отличить на слух звук разрыва тяжелой бомбы от разрыва авиационной мины. Позднее я узнал - перед тем как разорваться, бомба “свистит” гораздо дольше, мина же взрывается почти сразу.
Воздушный налет продолжался бесконечно долго. Мать поглядела на свои маленькие часики - подарок отца, с которым она никогда не расставалась. “Когда у американцев бомбы закончатся? Похоже, они не спешат улетать”, - сказала она. Стало совсем тихо, однако отбоя еще не было. “Нужно уходить отсюда, пока не вернулись жильцы”, - снова прошептала мать.
– “Но с другой стороны, будет тоже плохо, если кто-нибудь нас на улице заметит. Подозрительно - женщина с сыном вышли на улицу до отбоя”.
Я пожал плечами. “Надо сматываться - на улице опять совсем темно. Вряд ли с нами может что-то случиться. Не стоит ждать, пока из подвала выйдут люди и нас тут увидят. Они тут же вызовут полицейских. И тогда уж нас обязательно арестуют”. Но вслух я не сказал ничего - матери надо уже самой понимать, чем она рискует.
Наконец прозвучал сигнал отбоя. Мать схватила сумку и, опередив меня, выбежала из подъезда. Вокруг все горело. Пылающие перекрытия домов рушились на асфальт. Тут и там раздавались крики: “Осторожно, осторожно! Крыша падает!” В темноте что-то потрескивало и шипело. Никто не знал, что может произойти в следующее мгновение - в любом месте могло что-нибудь обрушиться или взорваться. На улице появились первые пожарные машины с выключенными фарами. “Немедленно уходите с улицы!” - кричали пожарные.
– “Или жить надоело?”
Быстро, как только могли, мы побежали к подъезду соседнего дома. Повсюду из домов выходили люди, гадали - какую часть города бомбили на этот раз больше всего.
“Больше всего - тут, у нас”, - говорили одни.
“Да нет”, - возражали другие.
– “Взгляните на небо там, позади Александерплац. Больше всего бомбили Пренцельберг и Франкфуртераллее, почти до Лихтенберга”.
“А что же наши-то - ведь надо было сбить эти американские самолеты, пока они здесь все не разбомбили!”
“Какая разница! Тогда бы самолеты упали на город вместе со всеми бомбами и все равно бы разорвались!”
“А ведь толстый Герман обещал, что ни одна вражеская бомба не упадет на Германию!” “Эти обещания - просто брехня, выеденного яйца не стоят!”
Все
“Из Лихтенберга”, - ответила мать.
– “Мы были в гостях тут, недалеко. Надеюсь, наш дом уцелел”.
“Как же вы собираетесь добраться до дома?”
“Мы подождем и поедем с первой электричкой”.
“Что же , вы так и будете торчать здесь всю ночь? Зайдите-ка лучше к нам. Чашка кофе - правда, жидкого - у нас тоже найдется. Да и парнишке вашему надо бы поспать немного”.
Рядом с нами, сострадательно глядя на меня, стояла полная темноволосая женщина.
“Нам неудобно затруднять вас”, - сказала мать.
– “Ведь скоро, наверное, опять будет электричка. А в школу он завтра не пойдет, нечего и думать. Завтра выспится”.
“Выспится, если ваш дом еще цел”, - вмешался в разговор муж женщины.
– “Подождете у нас, а будет электричка, вот тогда и поедете”.
Карл Хотце - так звали того коммуниста-огородника - и в самом деле помог нам. На следующее утро мы на электричке поехали в Лихтенберг. ( Мать ночью назвала почему-то именно это место!). Люди, у которых мы провели остаток ночи, захотели непременно проводить нас до вокзала. Мать позвонила Лоне. Та сразу же сняла трубку. Теперь она называла мою мать “фрау Гемберг”. “Где вы пропадали все время? Я уже думала, не случилось ли с вами чего-нибудь - ведь бомбят!” Лона хотела встретиться с нами в нашем любимом кафе. Если, конечно, его не разбомбило.
Еще раньше Лона и мать договорились, - назначая по телефону встречу друг с другом, “нашим любимым кафе” будут называть станцию метро Крумме-Ланке. От Лихтенберга до Крумме-Ланке мы ехали долго. Нам повезло - после бомбардировки в городе царил хаос, и поэтому документы у нас никто не проверял.
На перроне мы увидели Лону. Она молча показала нам на противоположную сторону платформы - нам надо перейти туда. Вслед за Лонной мы сели в поезд, едущий в центр города. На следующей остановке Лона сошла. Мы тоже вышли и пошли за ней вниз по улице. Внезапно она остановилась, оглянулась - не следит ли за ней кто-нибудь - и наконец заговорила с нами. Она казалась очень взволнованной.
“Куда вы пропали? Я уже думала, что вместе с другими евреями вас повезли на Гроссе-Гамбургерштрассе, и даже ездила туда”.
“Уж тогда ты ничем не смогла бы нам помочь”, - ответила мать.
“Но у меня с собой была громадная сумка с продуктами”, - взяв меня за руку, сказала Лона.
“Хотце нашел для вас место. Думаю, вам придется что-то заплатить. Но во всяком случае, в ближайшие несколько дней вы не будете на улице.” - продолжала Лона.
– “Хозяйка квартиры - не коммунистка. Она русская и сама бежала когда-то от коммунистов. В этом доме она живет уже двадцать три года. Роза (она теперь называла мать “Роза Гемберг”, и я ненавидел это имя), эта женщина живет одна. Наверное, у нее с Хотце что-то было. Советую тебе не рассказывать ей лишнего”.