Не все были убийцами

Деген Михаэль

Когда мы были уже в машине, один из солдат спросил Дмитриеву - не работала ли она в цирке.

“Да, раньше работала. Но теперь я на пенсии”, - ухмыльнулась она и посмотрела на меня. Ее ответ развеселил меня. Я засмеялся.

На Лехнинерплац для пострадавших от бомбежек освободили здание кинотеатра. Выстояв очередь, мы получили стакан горячей воды.

“Вот так супчик!” - ухмыльнулась Людмила. И прошептала: “Хорошо бы к этому немного водки”.

Однако матери было не до шуток. “Что же нам дальше

делать?” - спросила она тихо. “Исчезнуть. Вы же сможете это сделать”, - улыбнулась Дмитриева. Она держалась так, как будто ей никакого дела до нас не было, как будто она хотела сказать: “Я сделала для вас достаточно. Теперь действуйте самостоятельно”.

Я был потрясен. Всем своим видом Дмитриева показывала, что не хочет больше с нами знаться. Она повернулась к нам спиной. От нее так и веяло холодом и отчужденностью.

Мы с матерью переглянулись. “Черт побери”, - подумал я.
– “А мама считает эту женщину своей подругой!” Мы к этому времени еще не успели зарегистрироваться, и поэтому к нам быстро подошла полная женщина в сестринской форме и прижала меня к себе. “Ты что, один здесь?”

“Это мой сын”, - сказала мать, потянув меня в сторону.

“Детей здесь обслуживают отдельно. Ему не нужно стоять в очереди. Сейчас мальчик пойдет со мной. А когда он проснется, вы получите его обратно. Но сначала вам и вашему сыну нужно зарегистрироваться”.

Она смеялась и подталкивала меня вперед. Я оглянулся на мать - она успокаивающе помахала мне.

А потом я увидел Людмилу. Я проходил мимо нее, и она смотрела на меня. “Спокойной ночи”, - вежливо сказал я.

“Кто это?” - спросила сестра.

“Подруга моей мамы”, - ответил я.

“Ее дом тоже разбомбило?”

“Мы жили в одном доме”

“Ну хорошо. Завтра утром вы все увидитесь снова”.

Она вела меня к дверям мимо стоящих в очереди людей, мимо стола, у которого такие же сестры разливали суп. Поодаль от стола стояли мужчины в форме вермахта и несколько мужчин в пальто. Взгляд у них был такой же равнодушный, как у Дмитриевой. Казалось, их ничто не интересует. Но у меня было ощущение, что они очень внимательно наблюдают за нами.

“Когда я вырасту, я тоже стану эсэсовцем”, - кивнул я на стоящих позади стола людей.

“Где ты видишь эсэсовцев?” - спросила сестра, подталкивая меня к выходу.- “Все эсэсовцы - на фронте”.

“Не такой уж я дурак”, - усмехнулся я.
– “Разве вы не видели у них под пальто эсэсовской формы?”

Мною овладело какое-то непонятное возбуждение. Меня так и подмывало рассказать этой тетке все. Интересно, что произойдет потом?

“Я еврейская свинья, маленькая еврейская свинья, и если бы янки нас сегодня не разбомбили, я бы все еще торчал в этой аристократической квартире. И никогда бы сюда не попал, если бы не бомбежка”.

Внезапно она остановилась

и внимательно поглядела на меня. События этой ночи вконец измучили меня, и я не помнил, подумал ли я об этом или сказал это вслух. Что бы она сделала в таком случае? Может, она схватила бы меня за шиворот и потащила к гестаповцам? А может - и нет. Эта тетка казалась такой добродушной!

“Ты какой-то странный. Уж не свихнулся ли ты часом? Если начнешь реветь, я отправлю тебя обратно в очередь. И ты будешь стоять там до посинения”.

“Или до пожелтения”, - ухмыльнулся я.

“Почему - до пожелтения?” - раздраженно спросила она.

“Потому что шестиконечная звезда - желтая”, - мысленно ответил я, но вслух сказал, пожав плечами: “Да просто так”.

“Немецкий мальчик не должен плакать. Во всяком случае, не показывать своих слез”. При этом у самой сестры повлажнели глаза и задрожали губы. Неужели она жалеет меня?

“Если кому-нибудь бывает плохо, лицо у него желтеет”, - пояснил я.

Она растерянно взглянула на меня. Потом прижала меня к себе. “Боже мой”, - вздохнула она, - “я желала бы для тебя совсем другого детства”.

Она толкнула дверь, и я очутился в довольно большом помещении. На полу лежали матрацы и куча сложенных одеял.

“Дети получают молоко и гороховый суп, а кто будет пукать, получит по заду”, - попыталась пошутить она.

Я подошел к одному из матрацев. Я так устал, что, наверное, смог бы спать стоя.

“Нет-нет”, - поняла она мое желание.
– “Сначала помойся и почисть зубы”.

Она показала на дверь в противоположной стене.

“У меня нет зубной щетки”, - угрюмо сказал я. Настроение у меня было отвратительное.

“В таком случае можно почистить и пальцем”, - не унималась она.
– “А ну, марш мыться! И сними с себя одежду. Я принесу тебе полотенце”.

Она вышла, оставив дверь открытой.

Когда она вернулась, я все еще стоял на прежнем месте.

“Я уже почистил зубы. Пальцем”, - сказал я.

Она была неумолима. “Разденься и повесь одежду на крючок”.

Я не трогался с места. Наконец она поняла. “Вот в чем дело! Ты стесняешься! Ладно, я выйду, а ты мойся. Когда будешь готов, я приду опять и дам тебе поесть. А потом ты ляжешь спать. Ну давай, пошевеливайся!”

И с этими словами она скрылась за дверью.

“Никогда не снимай штаны в присутствии чужих людей”, - сказала однажды мать.
– “И в туалет старайся заходить тогда, когда там никого нет. Иначе все сразу сообразят, кто ты”.

Я торопился изо всех сил. Когда она вернулась, я уже кончил мыться и снова одевал пальто.

“Пальто можешь снять. Сверни его и положи под голову вместо подушки”.

Она подвела меня к лежащему у самой стены матрацу. Рядом с матрацем уже стояла миска с едой.