Не все были убийцами
Шрифт:
“Ешь”, - сказала она.
“Не хочу”, - отрицательно покачал я головой.
– “Я очень устал и хочу спать”.
“Съешь хотя бы пару ложек”.
Возражать я не стал и начал есть. А она смотрела на меня повлажневшими, полными участия глазами. Потом легко погладила меня по голове и вышла.
В зале были дети. Много детей. Пожалуй, я был здесь самым старшим по возрасту. Некоторые лежали на матрацах, другие носились взад и вперед, играли в футбол, свернув в узел старое одеяло, и при этом орали как сумасшедшие. Раньше
Я попытался заснуть. У меня была привычка - когда я не мог заснуть, то начинал тихонько покачиваться, как на пароходе. Поэтому я не сразу заметил, что кто-то трясет меня и пытается поднять с матраца. Я закричал так, как будто меня резали. Мать (это она трясла меня) зажала мне рот.
“Мы должны идти”, - прошептала она и громко прибавила: “Может быть, мы застанем дома тетю Лону. На какое-то время она может нас принять”.
“Ради этого не стоило вам будить мальчика, фрау Гемберг”. Позади матери стояла “моя” сестра. “Симпатичный паренек, похож на итальянца. Ты итальянец?”
Она улыбнулась, и я почувствовал, как задрожала рука матери. “Знаете, у своей тети ему будет лучше - там обстановка более привычная. И спать он там сможет до позднего утра”.
“Если снова не начнется тревога”. Сестра все еще улыбалась. “Ну хорошо, идите. Наверное, это будет самое правильное”. Она вдруг наклонилась ко мне: “А вступать в СС пока погоди, ладно?”
Как-то сразу посерьезнев, “моя” сестра долгим, внимательным взглядом посмотрела на меня. Потом снова погладила меня по голове и скрылась за дверью.
Мать села возле меня на матрац. “Почему эта сестра говорила о вступлении в СС?” - обеспокоено спросила она.
“Она спросила меня, кем я хочу стать, когда вырасту, и я ответил, что хочу вступить в СС”, - объяснил я.
“Юмор у тебя просто бесподобный”, - сказала мать и вытянулась на матраце рядом со мной: “Только на пару минут - я сегодня глаз не сомкнула”.
“А я серьезно. Я бы охотно вступил в ряды СС. Шикарные мундиры! Лучшие люди фюрера! И власти были бы на моей стороне. Да знаешь ли ты, сколько евреев было бы в СС, если бы им не было нужно носить желтую звезду! Мой лучший друг Хайнц Крамаш…” - “Он, кажется, тоже жил на Эльбефельдерштрассе?” - перебила меня мать
“Да, в соседнем доме на четвертом этаже”.
Мать посмотрела на меня. “Ну и что же он сказал?” - спросила она после долгого молчания.
“И зачем только мы родились погаными евреями!
– Вот что он сказал!”
Я произнес это совсем негромко, почти шепотом, но мать тут же зажала мне рот рукой. И оглянулась по сторонам - не услышал ли кто-нибудь. В зале не прекращались беготня и шум. На нас, похоже, никто не обращал внимания.
Я заплакал. Я чувствовал себя совершенно измученным. Рука матери по-прежнему зажимала мне рот.
“Посуди сам”, - сказала она тихо.
– “Ведь им скоро конец. Войну они
“А если они создадут какое-нибудь чудо-оружие?” - всхлипывал я.
“Да нет, теперь уж они больше ничего не создадут - американцы и англичане бьют их почем зря”, - прошептала она.
“Но мне надоело все время убегать. Им-то ведь никуда убегать не нужно!”
“Они должны гоняться за нами. А это тоже утомительно. Но, может быть, все скоро изменится. И тогда они сами будут убегать как угорелые”.
Я посмотрел на мать и засмеялся. Она тоже начала смеяться. Мы смеялись так, что слезы выступили на глазах. Громко смеяться мы не могли. Но мы смеялись. Смеялись и не могли остановиться. Мы просто корчились от смеха.
“Ну все, кончили!” С трудом переведя дыхание, мать попыталась подняться с матраца. И снова затряслась от беззвучного смеха.
Внезапно у нее начался приступ кашля. Мать кашляла и кашляла, она просто захлебывалась от кашля. На нас стали оборачиваться. Даже крик и беготня вокруг стали как будто меньше.
“Ничего-ничего”, - задыхаясь, говорила мать.
– “Я просто поперхнулась”.
Наконец мы вышли из зала. Мать подошла к стоявшему у входа регистрационному столу.
“Моя фамилия Гемберг”, - сказала она.
– “А это мой сын. Мы уже зарегистрировались у вас и теперь попытаемся сами подыскать себе жилье”.
Я продолжал хихикать.
“Ну что ж, удачи”, - сказал сидевший за столом мужчина и строго посмотрел на меня.
Я бежал по улице, мать шла следом за мной. Она все еще покашливала. Убедившись, что нас никто не слышит, мать сказала: “Мы должны договориться, что скажем в случае необходимости”.
“Ясно”, - сказал я и снова засмеялся.
“Прекрати смеяться! Ну, так как тебя зовут?” - спросила она строго.
“Михаэль Деген”, - хихикнул я.
“Как тебя зовут?!” Мать почти кричала.
Я оглянулся и приложил палец к губам. Она испугалась, ее лицо стало каким-то обиженным.
“Ну ладно. Меня зовут Макс Гемберг, я из Лихтенберга, жил на площади Германа Геринга, мой дом разбомбило”.
“Какой номер дома?”
“Понятия не имею”.
“Ну что же ты?”
“А ты сама-то знаешь?”
“Тоже нет”. Она опять рассмеялась.
“Да есть ли на самом деле площадь Германа Геринга?”
“Почем я знаю?”
Быстро, почти бегом, громко хохоча, мы пересекли Курфюрстендам. Никогда я так не любил мать, как в тот момент. Мною вновь овладело прежнее чувство надежности, уверенности в себе. Был прекрасный, сияющий, солнечный день. На ясном голубом небе не было ни облачка.
Повсюду воняло горелым. Запах гари смешивался с тошнотворно-сладковатым трупным запахом. Впечатление было такое, как будто все вокруг сровнял гигантский паровой каток.