Не все мухи попадают в Ад
Шрифт:
Император… Николай Александрович оставался в неведении. Или делал вид, что остается. Разведка доносила, что он проводит время в своей загородной резиденции, занимается охотой, принимает послов, словно ничего не происходит. Эта его отстраненность, его погруженность в иллюзорный мир дворцовых ритуалов на фоне разваливающейся страны, одновременно и облегчала задачу заговорщикам, и пугала. Что, если он не так прост? Что, если это ловушка?
Но отступать было поздно. Механизм был запущен.
В последний вечер перед отправкой семьи Ярослав сидел с женой в гостиной их особняка. Амма была встревожена. Ярослав сказал ей, что в столице
– Я не понимаю, Ярослав, — Амма смотрела на мужа широко раскрытыми глазами, в которых плескалась тревога. — Что происходит? Сначала этот ужас на полигоне, теперь ты говоришь о провокациях… а вчера Виталик Кречетов пропал! Его мать звонила вся в слезах… Это как-то связано?
Ярослав мысленно выругался. Пропажа мальчишки была крайне некстати. Это порождало лишние вопросы, нервозность. Но он не мог посвятить жену в детали заговора. Ради ее же безопасности.
– Амма, дорогая, не волнуйся, — он взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодными. — Это просто… стечение обстоятельств. Напряженная обстановка в стране, сама знаешь. Аномалии, сектанты… Лучше вам с Владом переждать это неспокойное время подальше от столицы. В имении безопасно, я удвоил охрану. Наши люди будут с вами. – Он имел в виду не просто слуг, а бойцов из его личной гвардии, абсолютно преданных дому Экронов.
– А ты? — в ее голосе прозвучали слезы.
– Я скоро приеду. Закончу дела – и сразу к вам, — солгал он, глядя ей в глаза. Он не знал, когда сможет к ним приехать. И сможет ли вообще.
В этот момент в гостиную заглянул Влад. Он слышал конец разговора. Лицо у мальчика было серьезным не по годам. Ярослав с болью отметил ту самую тень в его глазах, появившуюся после Северска.
– Пап, мам… А можно… можно Катю с нами взять? — неожиданно спросил Влад. — Ей сейчас… плохо. После того, как Витька пропал. Может, ей тоже смена обстановки поможет?
Ярослав удивленно посмотрел на сына. Катя? Дочь мелкого чиновника? С каких пор Влад так о ней заботится? Хотя… мальчик всегда был не по годам чутким.
– И… и Софью Миллер? — добавил Влад чуть тише, не глядя на отца. — Она совсем одна осталась. И после полигона тоже… сама не своя. Ей бы тоже отдохнуть.
Амма удивленно переглянулась с мужем. Брать с собой в семейное имение не самых близких детей… это было странно. Но Ярослав вдруг увидел в предложении сына определенный смысл. Кречетовы – семья свидетеля пропажи мальчика, их лояльность или хотя бы молчание могут быть полезны. А Софья Миллер… дочь предполагаемого предателя (или козла отпущения?), вокруг которой тоже наверняка будут ходить слухи. Увезти их из столицы на время переворота… Да, это имело смысл. Устранить лишние факторы риска, потенциальных свидетелей или объекты для манипуляций со стороны СБ.
– Хорошая мысль, Влад, — кивнул Ярослав, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Думаю, это возможно. Я поговорю с Кречетовыми. А с опекунами… ну, или кто там сейчас присматривает за Софьей, решит Амма.
Влад коротко кивнул и вышел. Ярослав проводил его долгим взглядом. Мальчик взрослел слишком быстро. И этот его новый, странный взгляд… Словно он знает больше,
Утром следующего дня черный лимузин с гербом Экронов увозил Амму, Влада, бледную и заплаканную Катю, молчаливую и отстраненную Софью и, конечно же, пса Доге из столицы. Их сопровождал эскорт из двух внедорожников с вооруженной бойцово-магической охраной. Ярослав стоял на крыльце особняка, провожая их взглядом, пока машины не скрылись за поворотом. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он сделал все, чтобы обезопасить семью. Теперь оставалось только одно – сделать то, что должно. Ради них. Ради Империи.
Он вернулся в кабинет. На столе лежали карты. Часы тикали, отсчитывая последние мирные часы старого мира. Трое суток до рассвета.
***
Дорога на юг была долгой и странной. Мы ехали в огромном лимузине отца, больше похожем на корабль на колесах. За окном проплывали сначала унылые пригороды столицы, потом – леса, поля, редкие деревни. Погода хмурилась, небо было затянуто низкими серыми тучами. Иногда начинал накрапывать мелкий, противный дождь. В таком осознанном возрасте я не ездил на большие растояния.
Внутри машины царило напряженное молчание. Мама сидела впереди, рядом с водителем – одним из наших охранников в строгом костюме. Она почти не оборачивалась, делая вид, что смотрит на дорогу, но я чувствовал ее тревогу даже спиной. Отец уехал в какую-то там «инспекционную поездку», она осталась одна, увозя нас, детей, непонятно куда и непонятно зачем, под предлогом «отдыха». Она явно чувствовала, что происходит что-то серьезное, но не решалась спрашивать. Или боялась узнать правду.
Мы с девчонками и Доге расположились в задней части салона. Там было просторно, как в небольшой комнате – мягкие кожаные диваны друг напротив друга, откидной столик, даже маленький холодильник с напитками. Роскошь, к которой я, в общем-то, привык, но которая сейчас казалась совершенно неуместной.
Доге лежал у моих ног, положив голову на лапы, и тихо похрапывал. Песик быстро утомился от дороги. А вот девчонки… они сидели напротив, и молчание между нами было почти осязаемым.
Катька, после вчерашней истерики, выглядела осунувшейся и бледной. Она почти все время смотрела в окно невидящим взглядом, иногда ее плечи начинали подрагивать, и она украдкой вытирала слезы. Пропажа Витьки, ужас от увиденного разлома (хоть она и не понимала, что это было) – все это тяжелым грузом лежало на ней. Она была раздавлена и напугана. Мне было ее искренне жаль, но я не знал, как ее утешить. Что можно сказать в такой ситуации? «Не волнуйся, твоего друга просто утащили в Бездну, но это почти наверняка безболезненная смерть»? Нет уж. Сказать то есть что, но надо подумать, как сделать все это грамотно.
Софья сидела рядом с Катькой, прямая, как струна. Лицо непроницаемое, взгляд холодный, отстраненный. Как обычно. Она почти не двигалась, только иногда ее пальцы чуть заметно сжимались на коленях. Казалось, ее ничего не трогает – ни чужое горе, ни смена обстановки. Но я видел – это была маска. Броня, которую она выстроила вокруг себя после всего, что с ней случилось, после «коррекции» памяти, после исчезновения опекуна. Под этой ледяной коркой наверняка бушевали и страх, и обида, и одиночество. Но она никому их не показывала. Особенно мне – сыну человека, который, возможно, знал ее опекуна и, скорее всего, был в курсе всей лжи вокруг нее. Она мне не доверяла. И имела на это полное право.