Небо над бездной
Шрифт:
Официант принес закуски, коньяк в графинчике, зажег лампу, и печальный пейзаж за окном исчез, стекло отражало стол, приборы, огонь лампы, смутный полупрофиль Федора.
– Ничего уж не видно, а вы все смотрите, – с усмешкой заметил Радек, – давайте выпьем. Коньяк отличный, французский. Ваше здоровье.
Они чокнулись. Федор только пригубил, Радек выпил залпом, закусил лимоном.
– Угощайтесь. Я знаю, вас кормят неплохо, однако таких чудес давно, небось, не едали. А не пьете почему?
– Мне алкоголь противопоказан, организм не принимает, – Федор подцепил вилкой
– Забытый вкус, верно? – спросил Радек, попыхивая трубкой и наблюдая, как он жует.
– Да, рыба замечательная.
– То-то. Семужку попробуйте. А Бокий ведь вас провожал. Я слышал, как вы шептались в купе. Не беспокойтесь, слов не разобрал, хотя уши навострил, не скрою. Ну, строго между нами, «Черная книга» правда существует?
Федору уже приходилось слышать о том, что Глеб Иванович по тайному поручению Ленина многие годы собирает всю грязь о деятелях большевистской верхушки и записывает в «Черную книгу». Но прямой вопрос о том, правда ли это, ему задали впервые. Глупо было делать удивленные глаза, спрашивать: что вы имеете в виду?
– Знать наверняка никто не может, – ответил он тихо, самым доверительным тоном, – Глеб Иванович работает в совершенно иной области. Наука, техника, шифровальное дело. Вот у товарища Дзержинского точно есть досье на каждого, в силу его должности.
– Феликс? Бросьте. Он сам по уши в этом.
Официант принес тарелки с отбивными. Радек глотнул еще коньяку и стал жадно, неопрятно есть. Федору показалось, что он пытается вместе с куском мяса проглотить сказанные слова. «По уши в этом». Речь шла о германских деньгах.
«Тоже мне, великая тайна, – подумал Федор, – и Ленин в этом, и Троцкий, и Бухарин, и Зиновьев с Каменевым. У каждого из большевистской верхушки есть счет в швейцарском банке, на котором деньги германского генштаба. Номера, даты, суммы зафиксированы с немецкой пунктуальностью. Если уж говорить о «Черной книге», то она существует там, в Германии, и будет сохранена для потомков. При чем здесь Бокий?»
– Вообще Феликс странный человек, – промычал Радек с набитым ртом, – собирался пойти в ксендзы, а стал рыцарем революции. Корчит из себя скромника, аскета и требует, чтобы другие в этом ему подыгрывали. Иезуит, – Радек дожевал, поднял бровь, скривил рот, и лицо его приобрело карикатурно мефистофельское выражение. – Я бы господ с церковным прошлым к революции близко не подпускал.
– Сталин учился в Духовной семинарии, – заметил Федор.
– Ай, бросьте, – он допил коньяк и тут же налил себе еще из графинчика. – Кто такой Коба? Товарищ Картотекин. Плебей, серость. Конечно, некоторые амбиции у него имеются, он ползет вверх по бюрократической лестнице с плебейским тупым упорством. Но вряд ли достигнет высот. А свининка хороша, не соврал Николаша. – Радек притронулся салфеткой к губам, отодвинул тарелку, принялся вытряхивать свою трубку. – Между прочим, эти два несостоявшихся попа, католический и православный, Феликс и Коба, отлично спелись, сплотились, хотя один потомственный польский аристократ, другой сын кавказского сапожника, пьяницы.
– Какое это имеет значение? – спросил Федор и тоже
– Сами-то, небось, из дворян? – Радек прищурился и погрозил Федору пальцем.
– Ошибаетесь. Моя мать была прачка, отец неизвестен.
– Неизвестен? Так это же здорово! Это дает безграничные возможности. Вдруг князек? Или граф? Или барон остзейский?
– Ну, это вы загнули. Для остзейского барона я слишком брюнет. А что касается папаши, самый благородный из всех возможных – трактирщик Степан, мещанского сословия. Другие кандидаты – извозчик Андрей, дворник Пахом и далее вниз по социальной лестнице. Слушайте, а вас правда всерьез волнует эта мелодраматическая тема? Тайна рождения, благородный отец. Увлекаетесь синематографом?
– Ничего мелодраматического тут нет. А вы врете. У вас дворянское происхождение на лбу написано. И руки вовсе не мужицкие. Породу не спрячешь. Да кто бы подпустил вас к Старику так близко, будь вы сын прачки?
– Думаете, основатель первого в мире пролетарского государства такой же сноб, как вы?
– Не думаю. Знаю, – Радек оскалил прокуренные гнилые зубы. – Только это не снобизм, а здравый смысл. Наследственность, кровь предков, память крови – вот что формирует человека.
– Неужели? Ну, а как быть с великим прозрением Маркса, что человек – продукт социальной среды?
– Маркс был убежденным дарвинистом, считал человека продуктом естественного отбора, да и вообще все это не важно. Революция – великий евгенический акт, попытка улучшить стадо путем ускорения естественного отбора. Слабые должны исчезнуть, очистить пространство для новой, сильной, совершенной особи. Евгеника – вот что изменит лицо мира в двадцатом веке.
– Изменит. Превратит лицо в морду, – пробормотал Федор и закурил.
– Ого, да вы контрреволюционер, – Радек пьяно, громко захохотал, похлопал Федора по плечу, – хорошо живете, не научились еще держать язык за зубами.
– Вы тоже много лишнего болтаете, Карл Бернгардович.
– А я вас проверял, – Радек перестал смеяться, уставился на Федора воспаленными злыми глазами, – мне поручено вас проверить.
– Кем?
– Ха-ха! Так сразу и скажу! Надолго вы едете в Берлин?
– Зависит от разных обстоятельств.
– Отличный ответ. Если я попрошу уточнить, от каких именно обстоятельств, вы что-нибудь умное соврете. Так вот, не утруждайтесь. Мне известно, что посланы вы вовсе не за микстурами и клистирами, то есть не только за этим.
– Интересно, за чем же, по-вашему?
– Бросьте паясничать. Слушайте. Человек, с которым вы встретитесь, может передать вам кое-что важное, лично для Старика. Устная информация либо документ. Вы должны позвонить в Берлине по номеру, который я назову, попросить к телефону фрейлейн Марту, сказать, что материал у вас. Далее сделаете то, что прикажет вам фрейлейн.
Федор вздохнул, покачал головой.
– Карл Бернгардович, вы все-таки любите кинодрамы, любите страстно. Вымышленные романтические сюжеты туманят вам голову, вы путаете их с реальностью.