Небо остается чистым. Записки военного летчика.
Шрифт:
Мы потом разбирали этот бой, и Федор пояснил, что немцы, совершенствуя свои истребители, добавляли им вооружение и броневую защиту, а значит – утяжеляли их. Тяжелый самолет – грозная машина, но в определенных условиях. Нашим истребителям немцы стали проигрывать в маневренности. Вот этим-то и воспользовался Телегин.
Он и из атаки вышел легко и стремительно, как жалящий овод: был – и нет его. Тяжелым немецким машинам нужно было выписать громадную дугу виража, чтобы вновь занять боевую позицию.
Лихо
Залюбовавшись работой товарищей, я вдруг почувствовал крепкой силы удар по правой плоскости своей машины. Понял – пушечная очередь. Глянул вбок и близко, совсем рядом, увидел хищные очертания немецкого самолета. Я сразу узнал его,- это была та самая «семерка» с червовым тузом. Немец свалился на меня сверху, дал очередь и свечой пошел вверх.
Не знаю, почему немец выбрал именно вертикальный маневр. Скорее всего по шаблону. Раньше это им давало известное преимущество, теперь же – никакого. Прошло то время, когда немцы неуязвимо чувствовали себя на вертикалях.
Выправив машину, я кинулся в погоню. Внутри у меня все кипело. Ну, думаю, сейчас будем рассчитываться!…
Немец, как видно, не ожидал преследования, потому, завершив подъем по вертикали, спокойно сделал переворот. Вот уж это было глупо: немецкие летчики не могли не знать, что мы теперь охотно принимаем бой и на вертикалях. Так что погони он обязан был остерегаться.
В тот момент, когда «семерка» опрокинулась на спину, я всадил в нее длинную очередь. Тут уж никакого спасения быть не могло. Не закончив переворота, вражеский самолет вспыхнул и беспомощно рухнул на землю.
В этом бою мне удалось сбить еще один самолет.
Теперь Володя Бабкин мог спокойно залечивать свою рану. «Семерка» сгорела на земле.
Вечером я, как обычно, побрился, сменил подворотничок и отправился в госпиталь. Меня долго не пускали в палату. Пришлось найти дежурного врача и объяснить ему, почему я так настойчиво добиваюсь свидания с раненым. Дежурил седой неразговорчивый доктор с пышными усами. Выслушав меня, он бросил из-под густых бровей испытующий взгляд.
– Что ж, причина уважительная. Даже вполне…
Пройдите.
Дежурная нянечка, не пускавшая меня в палату, ворчливо заметила:
– Настырные вы все, молодые. Будто в кино пришел или на базар. Тут мучаются люди, понимать бы надо.
– Так я и добиваюсь, чтоб человек не мучился. На минутку ведь просился…
– На минутку…- В груде халатов она отыскала какой почище, встряхнула, оглядела и только тогда протянула мне.
– Постой, постой!- закричала она, когда я ринулся на лестницу.- Куда летишь? Твоего вниз перевели, в другую палату. Сюда вот иди.
– А почему вниз?- насторожился я, и недобрые предположения тотчас пришли в голову.- Что-нибудь… не того?
Но нянечка снова занялась своим
– Потому и перевели, что здоровый.
«Значит, все хорошо!»- обрадовался я.
Длинный белый коридор. Множество дверей. «Где же искать Володю?» Запахивая накинутый на плечи халат, я быстрыми шагами пошел по коридору. На улице было темно, в палатах горел свет. На впритык составленных койках лежали раненые. Кое-где в палатах слышался смех.
Володя издали увидел меня и нетерпеливо приподнялся.
– Лежи, лежи. Все в порядке.
– Встретили все-таки?
– Встретил и рассчитался. Даже с процентами получил.
Бабкин удовлетворенно откинулся на подушки.
– Спасибо, товарищ капитан! И у меня дело на поправку пошло. Вниз перевели.
К нашему разговору прислушивались раненые. Палата затихла. Каждому было интересно узнать, как там и что…
Володя стал спрашивать о товарищах. Я подробно рассказал, как в бою отличились все - и Шутт, и Дунаев, и Телегин.
– Ох, скорей бы уж подняться! Так и война может кончиться.
– Еще успеешь. Ребята тебе шлют привет, завтра зайдут проведать. Ну, я пошел, Володя. Завтра у Телегина день рождения.
– Привет ему. И поздравьте, товарищ капитан.
– Будет сделано.
Этот фронтовой день нам, летчикам истребительного полка, запомнился надолго. Я, например, помню его и по сию пору.
Начался он празднично. Рано утром летчики явились с поздравлениями. Федор Телегин, усмехаясь, принимал подарки: мундштук, перочинный нож. Кажется, ребята из эскадрильи Дунаева отыскали маленькую куклу. Настроение у всех было приподнятое. День рождения командира полка всегда отмечается, как семейный полковой праздник.
После поздравлений разговор перешел на воспоминания. Каждый припоминал, как праздновались дни рождения в мирное время. Уточнялись мельчайшие подробности.
– Вот у меня,- рассказывал Николай Шутт и мечтательно щурил глаза.- Ну, встаешь утром и уж чувствуешь: праздник. Пахнет даже праздником! Это там на кухне разные шуры-муры… Ну, рубаха отглажена, кругом чистота. А главное – жена как ангел. Чувствует момент и на стол выставляет бутылку: тоже, заметьте, собственного рецепта. Заранее все готовилось! Ну, дальше…
Однако начинались полеты, и Николай скомкал свой рассказ.
– Вот жизнь пошла,- с сожалением вздохнул он.- Даже вспомнить некогда. А ведь как жили! Как жили!
Летчики разошлись, и мы с Телегиным остались одни. Командир полка выглядел вялым, озабоченным. Я поинтересовался, что случилось.
– Да ничего вроде особенного,- хмурясь, сказал Федор.- Просто какое-то дурацкое состояние. Сон, видишь ли, плохой приснился. Вот и не выходит из головы.
– Бро-ось. Выдумал тоже! Ты что, суеверный, что ли?