Небо стоит верности
Шрифт:
С Матвеем Козловым мы познакомились в первые дни после моего зачисления в МАГОН, на аэродроме.
– Изучаешь технику?
– остановился подле меня невысокий летчик.
– Присматриваюсь, - ответил я не очень дружелюбно.
– Можно сказать, новичок? Недавно у нас?
– продолжал тот расспросы.
– Недавно.
Вот так и состоялось наше знакомство с Матвеем Ильичом Козловым, перешедшее потом в многолетнюю дружбу. С тех пор мы вместе летали в небе Арктики, встречались на земле и в воздухе. И как бы ни искажали помехи человеческий голос,
– Эти самолеты, мо-скать, ерунда, - повел рукой Козлов в сторону трофейных «зибелей» и «кондоров».
– На лодках летал?
– На лодках?
– переспросил я, не скрывая изумления. Тогда я еще не подозревал о существовании летающих лодок - гидросамолетов, которых было много в полярной авиации.
– Пойдем со мной, облетаем «Каталину».
– А… можно?
– Нужно. Мо-скать, для углубления мозговых извилин.
«А он ершист», - подумал я тогда о новом товарище, не [85] подозревая, что за напускной развязностью скрывается великая скромность.
Как- то возвратились мы с ледовой разведки, и летал вместе с нами в этом же районе экипаж Козлова. И вдруг в порт на его имя стали поступать поздравительные телеграммы. Не иначе как близится какой-то юбилей Матвея Ильича, о котором он не хочет ставить нас в известность, решили мы.
– Телеграммочки получаешь, Матвей Ильич, а коньячок зажимаешь!
– начал я подтрунивать над ним.
– Мо-скать, ерунда, - зарделся Козлов.
– Крестники вспомнили про день рождения.
– Крестники?
– искренне удивился я.
– В таком количестве? Не загибаешь, Матвей Ильич?
Больше из Козлова не удалось выудить ни слова. А через неделю к нам доставили кучу свежих газет, и из них мы узнали о «крестниках» Матвея Ильича Козлова.
…Шли первые месяцы Великой Отечественной войны. По указанию правительства некоторые станции на Новой Земле, Земле Франца-Иосифа и некоторых островах Карского моря закрывались, и вывезти оттуда полярников было поручено кораблю «Марина Раскова».
Судно обходило полярные станции и забирало на борт полярников с их семьями. В Карском море беззащитный пароход выследила и затем торпедировала немецкая субмарина. После этого она всплыла и стала расстреливать чудом спасшихся людей. Однако разыгравшийся шторм не позволил фашистам завершить кровавое преступление.
Уцелевшие от фашистских пуль остались на обломках судна, на шлюпках в бушующем море без какой-либо надежды на спасение. Откуда им было знать, что радист «Марины Расковой» успел передать 5О5, сообщив примерные координаты судна. Но известные координаты мало что могли изменить: ближайшие суда находились в сотнях километров от места гибели «Марины» - как ни торопись, все равно будет поздно!…
– Будет поздно!
– говорил и Матвей Козлов, доказывая в штабе моропераций необходимость немедленного вылета.
– Будет поздно!
А погода нелетная по всем статьям: снегопад,
И все же Козлов добился разрешения на вылет и поднял в воздух свою летающую лодку.
Долго он кружил в районе катастрофы, стараясь что-либо [86] разглядеть, - ведь не мог же бесследно исчезнуть корабль, какие-то следы должны остаться.
– Шлюпка по носу!
– закричал штурман Федя Лашин.
– Плот на воде! Второй!…
И Козлов пошел на посадку…
Все инструкции и наставления, наконец, расчеты конструкторов твердили одно: посадка в бушующем океане невозможна! Но там гибли люди…
Волны были так велики, что могли накрыть самолет и раздавить его многотонной массой воды. Уйди пилот, и никто бы не посмел его осудить: есть предел возможного, предел прочности машины и, наконец, предел человеческих сил. Предел? О каких пределах можно говорить, когда в море гибнут люди?! Кто им поможет? Больше некому!…
– Выпустить поплавки!
– Командир?!
– Первой волной оторвет!…
– Садиться в такой шторм… Еще никто не садился!…
– Всему экипажу: к посадке готовьсь! Поплавки выпустить!
– Есть! Поплавки выпущены!
– Штурман к посадке готов!
– Радист готов!
– Спокойно, ребята. Мо-скать, сядем!…
Матвей зашел на посадку не против ветра, как гласит инструкция по производству полетов, не наперерез волне, а вдоль ее гребня. Вот он снизился над вершиной водяной горы и пошел над нею… Кипящие клочья пены ударили в днище, мгновение - и лодка скользнула по вершине водяного вала. Волны тотчас стали захлестывать смотровые стекла, водяные брызги ворвались в кабину, холодными ручейками потекли по лицу и груди. Но Матвей не замечал холода, его правая рука лежала на секторах управления двигателями, а левая - на штурвале. Лодка фантастической птицей скользила над бушующим морем, ныряя между волнами и снова взлетая на их гребни.
– Люди!
– Плот и шлюпка с людьми!
И Козлов развернул лодку им навстречу.
Сняты люди со шлюпки, с плота, а где-то рядом, в кипящей и беснующейся смеси воды, воздуха и снега, еще кто-то может ждать, может надеяться на помощь. И лодка снова скользит над волнами.
Спасенные люди заполнили просторный салон, набились в [87] грузовой отсек, сгрудились в кабине пилотов. Лодка осела глубоко, ниже ватерлинии.
– Больше никого не видно!
– крикнул штурман с носовой палубы.
– Добро! Будем взлетать.
Надсадный рев моторов. Лодка зарывается носом в набегающие волны, и вода хлещет по крылу, заливая моторы…
– Не взлететь, командир!
– говорит механик.
– Перегрузились. Что будем делать?
– Что делать?
– переспрашивает Козлов.
– Мо-скать, будем рулить. Курс на Диксон, штурман!
– Командир! Лодку разобьет волнами!
– Выдержит. Мо-скать, обязана!
И лодка выдержала. Через много часов руления по кипящим волнам, когда на исходе уже было горючее, Матвей Ильич, наконец, смог поднять машину в воздух.