Небо стоит верности
Шрифт:
Усилиями многих людей создается комплексный агрегат, состоящий из трех анероидов, термометра, часов, радиовысотомера и фотоаппарата. В нужный момент инженер-оператор нажимает кнопку, сбрасывает затвор фотоаппарата, и на пленке фиксируется показание всех приборов, время и номер кадра. Теперь любые точки съемочного участка становятся доступными для высотного обоснования с воздуха. Бутлер отзывает все полевые партии на базу, а наши самолеты приступают к полетам по высотному обоснованию.
Какой- то шутник дает комплексному агрегату имя «АВТ -I» - авиация вместо топографа -
Глава 11. Цена беспечности
Неподалеку от места, где Маймеча впадает в полноводную Хету, расположился маленький таежный поселок. До того маленький, что ему не выделено место ни на одной географической карте. Напротив него, на узкой песчаной косе, - наш временный «аэродром»: два самолета, десяток бочек с горючим, пара ведер для заправки, два флажка на длинных палках, заменяющие нам посадочное «Т», и указатель направления ветра.
Живем мы в колхозном медпункте, где занимаем одну комнату. Она - общежитие и кухня, радиостанция и «камералка».
Вчера наш радист Иван Францев принял приказ Бутлера: «Доставить в верховья Маймечи отряд Апрелева, откуда он будет сплавляться на клипер-боте».
Утром, осматривая самолет перед вылетом, я обнаружил, [72] что шасси сместилось в сторону. Не было печали! Однако техник Петренко уверяет, что это пустяк - просто ослаб трос. И действительно, он подтягивает трос, и шасси становится на место. Я не придаю значения этому случаю и не задумываюсь о причинах, которые вдруг повлекли за собой ослабление двенадцатимиллиметрового троса, не предполагая, какой ценой буду расплачиваться за свою беспечность.
Вылетаю в паре с Анатолием. Обычно мы летаем порознь, так как каждый из нас ведет работу самостоятельно. Полет вдвоем диктуется необходимостью доставить отряд Апрелева одним рейсом.
Через два с половиной часа полета мы над местом, указанным для посадки. Присматриваю каменистую косу на прямом участке реки и даю сигнал Сластину: «Иду на посадку».
Снижаюсь, следуя изгибам ущелья. Вот самолет несется над водой. Гашу скорость, слышу, как шуршит под колесами галька. И вдруг удар! Воздушный винт врезается в землю, сила инерции швыряет меня лицом на приборную доску…
Видимо, на какое-то время я потерял сознание. Потому и не ощутил боли. Теперь горячие капли крови, стекая по щеке, тяжело шлепаются на пол кабины. Что же произошло? Почему самолет оказался на брюхе?…
– Живой?
– заглядывает ко мне Апрелев.
– Что случилось?
– Если бы я знал… Сядет Анатолий, разберемся.
Ждем, пока посадит самолет Сластин, но он не торопится.
– Почему не садится?
– недоумевает Апрелев.
Молча пожимаю плечами и наблюдаю за самолетом Толи. Он поднялся выше гор и кружит над ними. Зачем? И вдруг я представляю себя на его месте: что бы подумал я, увидев внизу самолет, лежащий на брюхе? Не иначе решил, что он завяз в мягком грунте… Значит, Толя не сядет!…
– Николай!
– окликаю Апрелева.
– Бежим
По каменистой осыпи карабкаемся вверх. Перед нами открывается широкое плоскогорье длиной больше километра. Я срываю с себя куртку, китель, рубаху и мастерю из всего этого посадочное «Т». Толя делает еще два захода и лишь после этого приземляется.
– Что не садился?
– не скрывая досады, спрашиваю у него.
– Поди разберись тут!
– хмуро отвечает Толя.
– Ты на [73] косе завяз, а здесь грунт такого же цвета… Не хватало, чтобы мы оба устряпались!
– Да не завяз я, шасси снесло!…
– Налетел на камни?
– Нет. Причину пока не выяснил…
Молча наблюдаем, как грузится на резиновую лодку Апрелев, потом лодка трогается вниз по реке, и мы машем руками до тех пор, пока она не скрывается за поворотом. Тогда идем к моему самолету.
– Поднимем на колеса, заменим винт и улетим!
– заключает после осмотра Петренко, который прилетел на самолете Толи.
– А ты уверен в этом, Иван Федорович?
– спрашиваю техника.
– Уверен! Сделаем!
– Тогда, Толя, лети на базу, - обращаюсь к Сластину.
– Привезешь запасной винт, а мы с Петренко останемся.
– Понятно!
– И продукты захвати. Неизвестно, сколько придется здесь сидеть.
– Добро. Кстати, возьми мой НЗ. Может, пригодится.
– Давай. Значит, ждем завтра.
Толя молча кивает головой и уходит к своему самолету. Я слежу за его взлетом и возвращаюсь к Петренко, который уже возится возле машины.
– А дела наши дрянь, - сообщает он мне.
– Вот смотри.
– И протягивает обломок гнилого дерева.
– Что это?
– Кусок лонжерона…
– Значит, трос ни при чем?
– осеняет меня.
– Сгнил лонжерон, и узел шасси вырвало при посадке?
– Да… Виноват. Хочешь - ругай, хочешь… Только не унывай. Смотри, какие вокруг лиственницы!
– Петренко повел рукой в сторону ближнего ущелья.
– Они как из железа! Срубим пару и сделаем!
– А инструмент?
– А это что?
– Петренко показывает топор.
– Что ты им сделаешь?
– горько усмехаюсь я.
– Были бы руки! Пошли к лесу.
Три часа, сменяя друг друга, валим сухие лиственницы, чтобы потом подвести бревна под самолет и, вывесив его, освободить шасси. С непривычки ноет спина.
– Шабаш!
– предлагаю Петренко.
– Займемся ужином.
– Ты иди, а я еще с десяток стволов свалю. [74]
Я не заставляю себя упрашивать. Развожу близ самолета костер, вскрываю жестяную коробку неприкосновенного запаса, и - о досада!
– новое огорчение: соль, сахар, крупа, табак просыпались из разорванных бумажных пакетов и перемешались в несъедобное месиво. Благо есть еще десяток банок мясных консервов да столько же плиток шоколада. Вскрываю одну банку консервов - серо-зеленое испорченное мясо. Вскрываю вторую, третью - то же. НЗ с самолета Толя ничем не отличается от нашего. Принимаюсь за безрадостные подсчеты: два десятка плиток шоколада и килограмма два муки в мешке, оставленном Толей. Негусто…