Небо за нас

Перунов Антон

В этом Муравьев был прав. Практически все оказавшиеся у нас в руках винтовки были тут же переданы в части. Побывавшие в реальных боях солдаты и офицеры весьма ценили отличавшиеся точностью и дальнобойностью трофеи. А вот с обучением все обстояло не столь гладко.

Во-первых, нельзя не признать, что стрелковая подготовка в русской армии образца 1854 года находилась в загоне. Или, попросту говоря, метко стрелять нижних чинов никто не учил. Как, впрочем, и офицеров. Маршировать, тянуть носок, держать равнение и совершать эволюции в строю и на посту — сколько угодно.

Содержать обмундирование и оружие в идеальном состоянии — обязательно! За малейшее небрежение в форме следовало немедленное наказание, причем как самих солдат, так и их непосредственных начальников. Причем это касалось даже нестроевых во время похода. Но вот умения стрелять, от них никто не требовал!

Во-вторых, новое вооружение настоятельно требовало такой же обновленной тактики, но уставы при этом продолжали действовать старые! И спрашивать с командиров и начальников будут именно по этим устаревшим правилам…

Что толку требовать от людей, если после моего отбытия (а вечно главнокомандующим Крымской армии я оставаться не собираюсь) они будут вынуждены все забыть и продолжать служить, как будто никакой Альмы, Балаклавы или Кровавого леса просто не было?!

Нужно как можно скорее менять уставы, пересматривать штаты, создавать наставления, но все это, к сожалению, не в моей компетенции. Это на флоте у меня есть относительная свобода, а вот в армии имеется собственный министр и целая куча генералов, которым никакой моряк не указ, будь он хоть трижды великим князем и победителем! Да бог с ними с генералами, ведь есть еще мой августейший родитель, для которого армия — любимая игрушка. И который ни при каких обстоятельствах не позволит отступить хоть на йоту от всех этих замшелых требований…

А вы говорите десант…

— Есть еще одно обстоятельство, о котором следует знать вашему высочеству, — нарушил затянувшееся молчание Муравьев. — Войска в Закавказье, что наши, что турецкие уже встали на зимние квартиры. Так что теперь, до самого апреля, а то и мая, через перевалы Саганлугского хребта не пойдет-с. И если мы решительно надавим, то не только Трапезунд, но и Батум, а вместе с ними весь Лазистанский санджак окажутся в наших руках. Решать, конечно, вам, но другого такого случая может и не представиться. Я же со своей стороны, могу твердо обещать, что весной, как только сойдет снег и просохнут дороги, двину корпус к Карсу, что исключит опасность нападения с юга.

— Прибереги этот аргумент для военного совета. Чует мое сердце, пригодится… А теперь ступай. Мне подумать надобно.

Поводов для размышлений и впрямь хватало, но долго побыть в одиночестве мне не дали. Сначала раздался аккуратный стук в дверь, потом в приоткрывшуюся щель заглянул Трубников.

— Позвольте, Константин Николаевич?

— Случилось чего? — удивленно посмотрел я на главу Российского Телеграфного агентства.

— Да есть одно дело, — загадочно отозвался тот.

— Ну, выкладывай, раз уж пришел.

— Помните, мы еще до отъезда из Петербурга имели разговор о странных телеграммах, кои могут оказаться зашифрованными посланиями?

—

Было дело, — заинтересовался я. — И что?

— Так уж случилось, что в Севастопольской жандармской команде служит мой старинный приятель, с которым я и поделился вашими соображениями на сей счет.

— Нельзя ли покороче? Хотя… я правильно понимаю, что твой друг где-то поблизости?

— Точно так-с!

— Зови.

— Позвольте рекомендовать вашему императорскому высочеству жандармской команды поручика Михаила Беклемишева. — Представил он мне молодого офицера в лазоревом мундире.

— Давно знакомы? — поинтересовался я, разглядывая нового знакомого.

Среднего роста, как говорят в народе — ладно скроенный и крепко сшитый. С короткими как у Корнилова усами, на простецком на первый взгляд лице. И лишь внимательный взгляд из-под густых бровей показывал, что его обладатель вовсе не прост.

— Можно сказать, с детства, — охотно пояснил Трубников. — Еще наши родители соседями были, вот мы вместе и росли. А уж потом оба в Московский дворянский институт поступили. Правда, после окончания его толком и не виделись…

Со стороны дружба стремительно набиравшего популярность и считавшегося по меркам конца Николаевского правления чуть ли не либералом Трубникова с жандармом могла показаться странной, если не знать, что отец Константина Васильевича и сам служил в корпусе.

— В таком случае, рассказывай.

— Вот, извольте видеть, — выложил на стол тощую папку офицер.

— Что это?

— Вот это выписка из журнала на здешней телеграфной станции. А вот это из журнала станции в Симферополе.

— Погоди-ка, ты хочешь сказать, что не все телеграммы регистрировались?

— Точно так-с!

— Но как?

— Человек слаб, а телеграфисты всего лишь люди. И пока жалованье двести рублей в год [1], чего не сделаешь за трешницу?

— А я все думаю, отчего твои коллеги до сих пор никого не поймали? Значит так. Сегодня же ночью, всех их за цугундер и…

— Слушаюсь! — вытянулся Беклемишев, всем своим видом демонстрируя усердие, но затем, немного помявшись, добавил. — Вообще-то всех не надо. Как удалось установить, все тайные телеграммы отправлены одним и тем же человеком.

— Тем лучше. Тогда бери его и…

— Константин Николаевич, — поспешил вмешаться внимательно слушавший нас Трубников. — Если мне будет позволено высказать свое мнение, торопиться тут не стоит.

— Объяснись!

— Насколько я понимаю, ваше императорское высочество собирается принять важное решение? Не смею спрашивать о деталях, но отчего бы не отправить адресату ложное послание?

[1] В 1862 г. зарплаты начальника городского телеграфа — 1,5 тыс. руб., старшего механика — 900 ?, телеграфиста от 120 до 300 ? в год в зависимости от стажа службы. Разносчики телеграмм, сторожа получали по 96 ? в год. Жалование почтовых чиновников, оставалось в 3 раза ниже, чем работников телеграфов.

Следующий том https://author.today/reader/428052/3969558