Небо за нас
Шрифт:
— Спасибо на добром слове, только к чему твоя речь?
— К тому, Константин Николаевич, что не такой вы человек, чтобы после победы остановиться и у моря погоды ждать. Так ведь?
— Продолжай.
— Почему бы вашему высочеству не воспользоваться благоприятной обстановкой и не нанести османам последний удар?
— Так и собираюсь.
— На Царьград нацелились?
— Ничего-то от тебя не скроешь…
— Упаси вас бог от такого!
— Генерал, ты в уме ли? — едва не закричал я на него.
— Будь на престоле ваша великая прабабушка, она бы такие замыслы оценила, —
— А отец, значит, нет?
— На что спрашивать, коли ответ и так известен?
— И пусть. Победителей не судят!
— Николай Павлович и не станет. Да только…
— Что?
— Мы ведь с ним почти ровесники. Долго ли нам осталось?
— Вот ты про что…
— Августейший брат вас любит, а вот про людей, что вокруг него такого не скажешь. И что они цесаревичу каждый день на ухо шепчут, одному богу известно…
— Или черту.
— Кто знает…. Одно скажу, любая ваша победа до сей поры лишь усиливала блеск российское короны. Но вот крест над Святой Софией будет сиять так, что любой венец рядом с ним потускнеет!
— Хочешь сказать, не по Сеньке шапка?!
— По Сеньке. Только не теперь. Верю, придет время и для этого, а сейчас, богом вас заклинаю, остерегитесь!
Некоторое время мы молчали. В словах старого генерала было много правды. Настроения в петербургских салонах и при дворе царили разные. Большинство конечно искренне радовались победам нашего оружия, но были и недовольные. Шепчущие по углам, что слишком удачливый великий князь вряд ли станет довольствоваться вторым местом при дворе будущего императора и тогда страну ожидает неминуемая смута…
Что интересно, даже моя не блещущая особым интеллектом супруга в очередном письме отметила, что подобные разговоры вовсю идут среди фрейлин супруги цесаревича. То есть она не придала этому особого значения, сообщив, как о забавном курьезе. Да и я, грешным делом, оценил новую угрозу далеко не сразу…
— Что предлагаешь? — пристально посмотрел я Муравьева.
— Нанести удар по османам, конечно, надо. Только не по Константинополю, а на Кавказе. Лучше всего по Трапезунду! Тогда у турок весь фронт обвалится. И Эрзерум, и Карс, и все прочее наше будет. К слову, ровно эту задачу Государь и поставил передо мной. Во что бы то ни стало второй раз взять турецкую твердыню, а хватит сил, то и дальше пойти. Но ежели ударим вместе, можем сделать много больше!
— Знаешь, что, Николай Николаевич, — вздохнул я. — Ты, верно, устал с дороги. Ступай, отдохни, а завтра приходи ко мне на обед. У меня весь штаб будет, тогда и поговорим…
— Как прикажете.
— А после мы тебя морем к грузинским берегам доставим, кратчайшим маршрутом. Так что еще и время выиграешь.
— Заранее благодарю.
— Это пустое. — Отмахнулся я, добавив, — И мысли свои про дела придворные никому не говори.
— Разумеется!
Оставшись один, я устало прикрыл глаза. Вот так всегда, стараешься, работаешь, не покладая рук на общее благо и все равно найдутся недовольные. А ведь мне Трубников уже намекал на подобные настроения…
— Константин Николаевич, — раздался совсем рядом знакомый голос директора Телеграфного
— Черт! Напугал… Думал, ты мне уже снишься.
— Прошу прощения, ваше высочество, но дело не терпит отлагательств.
— Что у тебя стряслось?
— Ваше высочество, я по поводу доклада господина Пирогова и предложения его превосходительства генерала Тимофеева.
— А ты про них, откуда знаешь? Хотя что это я, ты тоже там был. Ладно, говори раз пришел.
— Я знаю, как не только отправить раненых и больных союзников в Турцию, но и извлечь их этого пользу, — выпалил одним духом журналист.
— И как же?
— Очень просто-с! — расплылся в улыбке ничуть не смутившийся от моей нарочитой холодности Трубников. — Для начала, надобно оповестить все европейские газеты о вашем великодушном предложении. А когда начнутся проволочки, раздуть из этого скандал и обвинить во всем правительство Наполеона и Виктории. Дескать, им никакого дела до больных солдат нет!
— А с чего ты взял, что будут проволочки?
— А как же-с? Дело-то небывалое, чтобы воюющая, да еще и победившая сторона была не просто согласна отдать пленных, но и безо всяких условий. Помяните мое слово, никто из генералов или адмиралов, или даже послов на себя такую ответственность не возьмет, предпочтя переложить ее на высокое начальство в Париже и Лондоне.
— И что с того? Телеграф, слава богу, теперь везде есть. Ответ быстро придёт…
— Константин Николаевич! Да где ж вы такое видели, чтобы решения быстро принимались? Сначала их все депутаты обсудят, потом все министры, а уж о чем они договорятся, никто предсказать не сможет…
— Ну допустим. Нам-то с этого, какой прок?
— Ну как же-с! Во-первых, ваше высочество прославится на всю Европу своей гуманностью и милосердием. Во-вторых, с этого момента виноваты в смертях больных и раненных английских и французских солдат станут их правительства. Что, в-третьих, покуда не знаю, но чую, что будут еще выгоды…
— А вот тут ты прав, — заинтересовался я. — Скажи мне лучше, а нельзя ли сделать так, чтобы одни европейские газеты нас хвалили, а другие, наоборот, ругали и говорили, что мы это все для отвода глаз делаем, а сами недоброе замышляем?
— Чего уж проще? Тем более что для этого и делать ничего не надобно. Они сами все додумают и напишут!
— Положим, что так. А если все-таки не получиться больных отправить?
— Да и пес с ними! Как говорят в народе, наше дело петушиное. Прокукарекал, а там хоть не рассветай!
— Ну-ну, — хмыкнул я, понимая, что никакой негативной коннотации на данный момент в его словах нет.
Бог знает, получится из этой затеи что-нибудь толковое или нет, но определенный информационный шум создаст. А мы под это дело кое-что предпримем. Наведаемся к Константинополю… или все-таки к Трапезунду?
Определенный смысл в предложении Муравьева был. Обрушение Кавказского фронта турок поставит противостоящую нам коалицию в трудное положение. В Закавказье армию быстро не доставить, это не Босфор с Дарданеллами. Более того, им на этот театр военных действий вообще наплевать. Они и в моем прошлом палец о палец не ударили, когда Муравьев захватил Карс.