Неформал

Лаврентьев Александр

Ну я остановился и говорю:

– Мариш, это ты?

А в ответ – ни гу-гу. А я прислушался, как следует, и показалось мне, что я даже дыхание ее слышу. Ну я сразу понял, что напугана она до полусмерти, наверное, к ней тоже кто-то приходил, не иначе. А то она давно ко мне бросилась бы.

А я стою и даже придумать не могу, как мне доказать, что я – это я, а не тварь какая-нибудь. Понимаю, что надо сказать что-то такое, чтобы только я и она знали, но, с другой стороны, – если бы я умер да в ад попал бы, разве бы не знали эти твари все, что я про

нас с Маришкой знаю? Вообще непонятно, что говорить… Но говорить то что-то надо! Ну я и начал:

– Мариш, я понимаю, тут, наверное, уже приходил к тебе кто-нибудь, про меня, наверное, страсти всякие рассказывали, только ты не верь им. Они не люди, слышишь? Я тебе воды принес, а там, в рюкзаке снаружи, и еда есть. Я случайно живой остался, – продолжаю я говорить, а сам смотрю, вылезет она из-под кровати или нет. – Я в катакомбах в это время был. Ты даже не представляешь, сколько там за это время всего произошло. И бюреры меня к себе таскали, и работать на себя заставили, а потом меня отец освободил, а потом он погиб, а меня отче Евлампий к себе отвел, а потом он сказал, что ты живая еще и велел сюда идти, тебя спасать, а я и сам хотел идти, а он все-все знал и о тебе, и обо мне и благословение нам свое дал… Слышишь? – говорю я так, а сам понимаю – ахинею несу. Что она может понять из сказанного? Что я умом тронулся? Какие бюреры? Какой отец? Она же вообще ничего не знает…

– Ты понимаешь, там, наверху, – начинаю я ей объяснять, – натурально конец света наступил, ну помнишь, его все ждали в последнее время? Помнишь, даже Васька-лысый одно время в подвал продукты таскал, к Апокалипсису готовился? Ну вот он и наступил. Только все не так прошло, как мы думали… Нет там больше никого, всего несколько человек осталось. А остальные исчезли, не знаю, наверное, они все умерли…. А еще твари там всякие бегают. Я еле-еле сюда прорвался…

Говорю я ей все это, а сам на измене, вот-вот реветь начну: а вдруг это не она вовсе, или она, но в самом деле умом тронулась? Что же я тогда делать-то буду? Ну я и говорю ей дальше:

– Сначала вроде бы ничего было, ну бродят монстры, так от них убежать можно, а потом знаешь, я Шнурка встретил, а это и не Шнурок вовсе, а я-то, дурак, повелся сначала, думал, вдруг его воскресили? А потом еще Серегу встретил, а потом меня еще эти ждали, все с Чикиной банды, я еле ушел от них, а еще там все проваливается… Мариш… Ну давай уйдем отсюда, а? Ну пожалуйста! Ну, ради Бога, послушай меня! – и тут я вдруг почувствовал, что слезы по лицу катятся, я ж думал, приду, а она меня ждет, а она даже из-под койки вылезти боится. И тут я вдруг шепот ее слышу:

– Шурыч, это в самом деле ты?..

– Я! – кричу. – Я! Собственной персоной я! Помнишь, я обещал придти за тобой? Ну видишь? Пришел! Мариш, пойдем отсюда! Ну пойдем! – я и не знал, что так упрашивать могу, никогда никого так не упрашивал.

Гляжу: под койкой зашевелилось, а потом голова показалась. В темноте плохо видно, а светить я на нее боюсь, спрячется, потом не выманишь. Я тогда, наоборот, на себя светить

стал. На лицо и на остальное. Вот он, мол, я стою здесь, живой и почти что невредимый. И снова на лицо свечу и говорю:

– Вон смотри, глаза у меня нормальные, у этих тварей глаза разные, а у меня нормальные!

Ну сказал я так, а сам даже испугался немного: а вдруг и у меня глаза уже разные стали, а я ничего об этом не знаю? Я даже не помню, когда в последний раз в зеркало смотрелся! Но, видать, все у меня с глазами в порядке было, потому что она из-под кровати вылезла, смотрит на меня и говорит:

– Шурыч, ты что, ранен? Ты почему весь в крови?

Я и отвечаю:

– Да я через крышу залез. Все же заперто вкруговую. Схватился за железку, а она острая. А бинта нет.

А она к койке подошла, рванула на себя простыню, слышу: только треск стоит! А потом ко мне осторожно так приблизилась и кусок простыни этой протягивает, но делает это так, чтобы если что – сразу наутек броситься. Волосы у нее в косу заплетены, и халатик на ней какой-то серый, с вязочками, а из-под халатика рубашка белая виднеется. И вся она такая худенькая совсем. Ну я руку тоже осторожно просунул сквозь решетку, кончиками пальцев до материи дотянулся, взял, перемотал ладонь кое-как. А она осмелела немного и говорит:

– А у тебя ключ от решетки есть?

Я говорю:

– Нет! Только от этажей! – и выгреб прямо на пол все ключи, которые у меня в карманах были. А она наклонилась над ними и говорит:

– Нет, там другой ключ был, его охранник с собой все время таскал. Здоровый такой свин! Может, Шурыч, ты его конуру видел? Там мониторы должны быть, тут ведь везде камеры понатыканы. Может, там ключ? – а голос у нее упал до шепота. И чувствую я, боится она чего-то не на шутку.

Я ей и говорю:

– Ты, Мариш, вообще – в норме? Столько времени без воды?

A она вдруг шаг назад сделала и на меня смотрит из темноты, и отрицательно так головой качает. А потом и говорит, а голос растерянный такой:

– Да нет, Шурыч, вода у меня была, мне этот приносил несколько раз…

– Кто? – спрашиваю, а у самого предчувствие такое нехорошее появилось, а она головой кивает и снова говорит:

– Да приходил тут один. Страшный. Молчит все время. Молчит и на меня смотрит.

А потом она вдруг к решетке кинулась, схватила меня за руки и шепчет:

– Шурыч, пожалуйста, найди ключ, пожалуйста, я очень боюсь!

Я от ее голоса аж сразу уходить дернулся, потому что такой в нем страх звучал, что ясно стало: реально драть отсюда надо. А оставлять ее страшно. Но и не оставить – не могу…

Ну оторвался я от решетки да побежал направо в коридор. Думаю, сначала оббегу весь подвал по периметру, а потом уже на этажи полезу, если понадобится. А там опять коридор узкий и кабинеты по обе стороны. Ну я по коридору бегу, какие двери открыты, я туда заглядываю, а какие заперты, так останавливаться приходилось и прикладом выбивать. Но все не то было: кладовые да смотровые. А еще туалет и душевая…