Неформал

Лаврентьев Александр

А потом вдруг снова выстрел надо мной хлестанул. Один – единственный. И все. И тварь эта сразу же в судорогах биться стала, я в сторону откатился, а потом на коленках отполз еще немного да только на другую тварь, уже мертвую, наткнулся, ну и с перепугу шарахнулся в сторону, автомат вскинул. И только потом понял, что кончилось уже все. Маришка надо мной стоит, пистолет опустила, и смотрит на чудище это. А чудище уже еле шевелится. Но тут я не выдержал и добил его. Хотя и зря. Патроны надо беречь.

А потом Маришка вдруг зашаталась, я ее еле подхватить успел. Плохо ей стало. Вывернуло ее наизнанку тут же возле этих мертвых страшил. Да меня и самого тошнило от одного запаха. А потом она на колени опустилась, я у нее пистолет забрал и обнял. Ну что еще я мог в этой ситуации сделать? Только по голове погладить… А потом слышу: она плачет. Горько так. Мне в вонючий лацкан куртки уткнулась и ревет. А ее все по голове глажу и приговариваю:

– Ну, что ты… Ну, не плачь… Ну, Маришка…

Эх, как бы я хотел тогда, чтобы всего это с нами не случилось! Чтобы не видела она этих чудовищ, и чтобы мы не сидели бы сейчас на дне какого-то черного провала…

А она проревелась, слезы утерла и говорит:

– А что, Шурыч, ты уже видел таких, да?

Не врать же мне.

– Да, – говорю, – видел, не таких только. Других. Но тоже страшно было.

– Много? – спрашивает.

– Да, много… Мир совсем теперь другим стал.

– А почему, – спрашивает она, – все умерли, а мы среди этих монстров остались?

– Не знаю, – говорю я ей, – мне отец Евлампий сказал, что остались те, кто еще не нашел свою дорожку, а больше ничего не сказал. Я же тебе говорил, отец Евлампий – священник-конви. Их на самом деле православными христианами называют…

А она, оказывается, мимо ушей пропустила все, что я ей у костра рассказывал!

– Погоди, – говорит, – Шурыч, я же сама знаю, кто такие конви. Экстремисты. Поклоняются непонятно кому.

Ну я встал.

– Непонятно кому, говоришь? – а у самого внутри все прямо так и закипает, я на ноги вскочил и отошел от нее на несколько шагов. – Богу они поклоняются! Поняла? Богу! Богу − Отцу Вседержителю, Творцу неба и земли, поняла? Они мне жизнь спасли, когда меня бюреры убивать везли, поняла? У меня и батя конви был. И мама! И сам я конви! Потому и отдали меня в интернат всякие сволочи вроде Ромберга этого! Поняла? Ты поняла меня? А еще отец Евлампий знал о тебе все! Понимаешь, все! И это он меня сюда отправил, к тебе. Тебя спасать! Хотя что ему до тебя? Он и меня тогда спас, когда батя погиб. А сам он помирать там остался… – замолчал я, а сам чувствую – сейчас разревусь.

А Маришка с колен поднялась и сначала даже отступила от меня на шаг. А потом, наоборот, вплотную подошла и обняла. Голову мне на плечо уронила и молчит. Я сначала вырывался,

а потом перестал. По волосам ее гладить начал, и в носу у меня щиплет так, что еле сдерживаюсь.

– Ты, Шурыч, – говорит Маришка, – не кричи, а то они снова придут. Я тебе верю, слышишь? Ну?

Женщины – они такие. Всегда знают, чего и когда сказать. Я только понял тогда, что в Бога она не верит. Ну может, и верит в кого-то по-своему, мне вот, например, верит, а про Бога она даже и не думала никогда, наверное. Но тут я опомнился.

Надо было дальше идти.

В общем, сначала я автомат проверил, там, в магазине, чуть меньше половины оставалось. Потом пистолет посмотрел да перезарядил его. А потом я вниз спустился да аптечку нашел там, где и оставил, на бревно сел, штанину правую задрал. Так и есть. Царапины неглубокие, но широкие, правда, кровь запекалась довольно быстро, так что я сверху раны обработал, Маришка ногу мне перемотала, а потом укол антибиотика в руку вколола. Ну как на сборах! В трицепс – так мышца называется. Разгибатель руки. Это Маришка настояла, я все отнекивался, на мне же заживает все, как на собаке, быстро. Наверное, правильно настояла, воняло же от этих тварей, словно они из могилы вылезли только что, мало ли какая инфекция. А потом мы плеск услышали. Я гачу обратно раскатал да в сторону провала посветил, думал, может, опять этот сумасшедший ктулху назад лезет, а там нету никого. Ну я к краю подошел. Гляжу, а вода-то ближе стала! Я на террасу вернулся, Маришке сказал, что вода поднимается. У нее лицо вытянулось.

– Как поднимается?

– Хорошо, – отвечаю, – поднимается. Быстро. Метров пять осталось.

– И чего делать?

– Чего-чего. Быстрее двигаться надо, выход искать!

Ну подхватили мы вещички да и подались побыстрее дальше. А это легко сказать – побыстрее. Нам то через бревна перелезать приходилось, то, наоборот, под упавшими деревьями пролезать. А в одном месте мы избушку увидели. Стоит, целая почти, только крыша чуток на бок покосилась, и крылечка нет. Окна черным смотрят. А сама избушка вот-вот по склону вниз в воду сползет. Ну тут уж Маришка мне в руку вцепилась. Не ходи внутрь да не ходи!

Ну я и не пошел. Что там, в старом доме, найти можно? Паутину? Старый горшок? В общем, обошли мы этот дом по самому краешку да дальше потопали. Там можно было между ним и стенкой протиснуться, но Маришка забоялась почему-то. Странные эти женщины, то она боится, что я в пропасть упаду, то сама в нее лезет. Хотя теперь, после нападения этих тощих тварей, я и сам то и дело наверх посматривал, кто знает, что там выше в темноте? Может, они там по стенке над нами ползают? Но чувствовал я себя почему-то лучше. То ли бояться перестал, то ли просто надоело. А может, усталость наступила, вот и не чувствовал ничего. А Маришка еще ничего такого не видела и сейчас от каждого шороха вздрагивала. А провал этот и в самом деле живым казался: то камешки сверху сыпятся, то вода плещется, да и мы много шума создавали.

А потом Маришка и говорит:

– Шурыч, а может, надо просто плот сделать? Вода вверх подниматься будет, и мы вместе с ней.

Я хотел фыркнуть да поостерегся. Обидится еще.

– Нет, Мариш, видишь, сколько тут бревен и всякой фигни? Раздавит плот, пикнуть не успеем. Да еще твари эти…

Она только вздохнула в ответ.

– Ясно, – говорит, а голос такой жалобный.

Я остановился, подождал ее, а когда она мимо проходила, за руку взял да к себе привлек, обнял.

– Ты, – говорю, – Мариш, не бойся ничего. Отче Евлампий так и сказал, что мы с тобой выберемся из этого Игнатово проклятого, так что все будет нормально! Поняла?

Она помолчала и спрашивает:

– А что он еще сказал?

– Он сказал, чтобы, когда выберемся, к нему в Москву не возвращались, мол, другой дом у нас будет. Мы сами потом все узнаем.

Она помолчала, а потом снова спрашивает так тихо:

– Правда? Ты ведь это не прямо сейчас выдумал? Нет?

– Конечно, правда! – отвечаю. – Всем, чем хочешь, клянусь, он так и сказал.

Она только еще раз вздохнула.

….Выход из провала мы нашли в самом конце нашего пути, с другой стороны от завала, через который я так и не смог перелезть. Обошли провал по кругу, да и вернулись почти к исходной точке. По закону подлости так всегда бывает. Лаз был узким и находился примерно в десяти метрах над террасой. Черное такое пятно на почти ровной стенке. Я, конечно, сразу же понял, что залезть туда смогу, стенка же все равно не гладкой была, зацепы найти можно было. Недаром в спортзал школьный ходил. Ну а потом веревку вниз сброшу и Маришку подстрахую, когда она следом полезет, и вещички туда затащу. Другое дело, что твари, которых мы так удачно перебили, могли появиться как раз из этой самой пещеры. Они ведь с этой стороны пришли. И может оказаться так, что мы залезем в самое логово этих подземных чудовищ!

Но выхода у нас не было, потому что вода уже вплотную к террасе подходила, бревна от старых изб, доски, деревья, − все, что на склоне находилось, в движение пришло. Везде что-то плескалось, двигалось, хлюпало, бултыхалось. Короче, ощущение было, что вот-вот все оживет и на нас бросится. Маришка к этому моменту ко мне жалась так, что мне отодвигать ее приходилось, чтобы не мешала.

В общем, скинул я рюкзак, факел в землю воткнул, автомат отстегнул, веревку достал и вокруг пояса обмотал, на руки поплевал да и наверх полез. Там кое-где щели были, где ладонь, а где и кулак просунуть можно, так что с руками проблем не было, а вот ботинки мне мешали, все-таки не скальные тапочки. Пару раз я чуть было не оборвался, помогало, что вес распределял правильно. Руки об острые края ободрал, но это все мелочи.

Сначала мне пришлось немного направо уйти, а потом я сумел в луче фонаря трещину увидеть, и уже по ней вернулся к пещере. А пещера оказалась на самом деле гораздо больше, чем мы думали.

Я как до края добрался, сразу внутрь посветил: вдруг там тварь какая-нибудь ждет нас уже, а там ничего, пусто. Я внутрь забрался, выпрямился в полный рост, а потом слышу: Маришка внизу кричит, я вниз глянул, а там вода уже вовсю на террасу хлещет! И шум стоит: все вдруг с места своего сдвинулось, зашевелилось в темноте, звуки от стен отражаются, в общем, жуть! Ну я заторопился, веревку смотал, вниз кинул, она там автомат к ней привязала, нет чтобы еще и рюкзак сразу же привязать! И мне машет, мол, поднимай!

Ну я пытался ей крикнуть, чтобы она сразу рюкзак прицепила, – нет, не слышит. Ну я быстро веревку поднял, автомат отвязал, и веревку вниз бросил, посветил, чтобы ей проще было привязывать. Смотрю, а она вместо этого рюкзак открыла и туда факелы запихивает. Ну это я виноват, что сразу не догадался их туда положить. Без факелов тут, в пещере, опасно. Сядут батарейки, что будем делать? В общем, стою я, сверху смотрю, как она, бедняга, делает то, что я не сделал, и чувствую себя последним кретином, потому что вода ей уже по коленки доходит! И бревна слева, с завала этого, вот-вот поплывут, а если поплывут, считай все, конец.

Я даже представить себе боялся, что с ней может случиться среди этих черных здоровых, тяжелых колод!

А потом слышу:

– Давай! – кричит.

Значит, все, привязала. Я рюкзак наверх вытащил, стал отвязывать, а веревка мокрая и узел она затянула так, словно от этого узла жизнь зависела, и никак я не могу его развязать быстро! Потом понял: что-то не то делаю, вытащил ножик, чиркнул по веревке, бросил конец вниз, глянул: а там бревна эти стали сразу по нескольку за раз в воду соскальзывать и вдоль стены плывут. А Маришка их боится – правильно боится, даст такой чушкой по ногам, упадешь и не встанешь. Ну я ей веревку бросил, и в этот момент одно из бревен по факелу горящему ударило и в воду свалило, и все – темнота наступила. Второй факел, Маришка, видать, еще раньше в воду бросила, ей же руки свободные нужны были. И тут совсем темно стало, и понял я, что ее не вижу. Совсем! Головой верчу, луч фонарика туда-сюда светит, воду вижу, бревна эти проклятые вижу, доски какие-то плавают, а ее – нет.

Ну я и заорал с перепугу:

– Мариша! Ма-ри-шка! – и наружу свесился, так что сам чуть вниз не свалился. Смотрю, а она стоит, за стенку цепляется. А вокруг нее такие буруны на черной воде, и вода уже почти по бедра. Я веревку опять вытащил, кольцами свернул, бросил ей, да куда там! Она и не смотрит вверх, вниз смотрит, на воду эту черную да на бревна, чтобы не задавило! У меня аж руки затряслись, когда я это увидел. А еще я услышал скрип такой зловещий, налево посветил, а там завал из бревен весь двигается и вот-вот обрушится, бревна из-под низу водой вымывает, и те, что сверху лежат, уже козырьком нависли! Ну я снова веревку из воды вытянул, на конце несколько узлов для тяжести сделал и бросил так, чтобы она по стенке скользнула вниз и до Маришки долетела.

Мне отсюда, конечно, почти ничего видно не было, да только по-моему, веревка ее по плечу ударила и опять в воду упала, и сразу же ее в сторону течением отнесло. В общем, понял я, что надо за ней спускаться. В глубине там камень был, я к нему метнулся, да стал вокруг него веревку обвязывать, чтобы по ней сюда подняться можно было. Ну а пока вязал, слышу вдруг шум, да такой, что даже дрогнуло все вокруг, и я сразу похолодел, потому что понял, что козырек этот обвалился. Бросился я назад, вниз свесился, а там, внизу, темная бурлящая вода и – бревна, бревна и ничего кроме этих черных бревен!

Дал я тогда кулаком по камню! Да так, что от боли в глазах потемнело, а потом и думаю: я не я буду, но Маришку вытащу! Это же я виноват, что она там сейчас воду хлебает! Отошел я на несколько шагов вглубь, куртку скинул, фонарик вниз, на шею сдернул, чтобы не потерять, а то все, в темноте – смерть. Перекрестился и вслух говорю:

– Богородица, помоги! – а потом разбежался да и прыгнул подальше, так, чтобы на глубину попасть, туда, где бревен поменьше да шансов не убиться побольше. Сгруппировался я, конечно, по всем правилам, да только какие тут правила, когда прыгаешь в темноту и сто процентов что на бревно упадешь? Но недаром я на Бога уповал. Ударился я, конечно, сильно, но все-таки в воду вошел в аккурат между бревном и поваленной сосной. У сосны ветки в стороны торчали, вот я между этих веток и нырнул вперед ногами. А вода ледяная! Был бы в куртке, может, и нечего было бы, а так в меня словно тысячи ледяных игл сразу воткнулись! В ушах вода шумит, и лица что-то противное сразу коснулось, вроде водорослей, ну я глаза зажмурил и руками-ногами заработал, чтобы наверх выплыть. Вынырнул, за ветви сосны этой поваленной уцепился, фонарик в руки взял, назад свечу, на стенку, туда, где Маришка только что была. А ее там нет! Ну я под одну ветку сосны поднырнул, чтобы ближе к стенке подобраться, под вторую… А там чувствую: земля под ногами появилась, значит, я на террасе уже. Да только темно совсем, фонарик почти не светит, как будто контакт плохой, а дальше я пройти не могу, потому что бревна сплошняком по воде плывут, мокрая древесина в луче света поблескивает. Ну я лицо вытер, волосы ото лба убрал.

– Марина! – кричу, – Ма-ри-на! – и так страшно мне вдруг стало, что с ней что-нибудь случиться могло и я один теперь останусь.

А вокруг все куда-то плывет, шевелится, бревна эти на меня напирают, обратно в воду, на глубину сталкивают, я их одной рукой отталкивать пытался, да только они такие тяжелые, что их не отодвинуть, и много их. А потом вдруг еще эта сосна у меня за спиной двигаться стала, того и гляди меня зажмет между ее комлем и бревнами этими! Ну я фонарик отпустил, двумя руками в комель уперся, чтобы его от себя отодвинуть, а сам вдруг слышу:

– Са-ша! Саша! Я здесь! – в первый раз она так меня назвала.

Бросил я с сосной воевать, снова за фонарик схватился, смотрю: а она еще дальше по стенке стоит, за уступ какой-то из последних сил цепляется и еще что-то кричит, и рукой одной куда-то показывает, а я не слышу: вода шумит, а вокруг черные бревна колышутся, того и гляди, ее с ног собьют! А тут ведь как – раз упадешь, потом уже не встанешь, бревна не дадут. И это мне вода – по пояс, а ей – уже по грудь. Ну я и закричал:

– Стой! Стой на месте! Хоть как – только стой! Я сейчас до тебя доберусь!

А как до нее доберешься? Ну прикинул я – никак. Надо по глубине сначала проплыть да потом чуть дальше на террасу выбраться, а там, может быть, я в обход этих бревен и доберусь до нее. Если смогу. Должен смочь! Ну, я посветил налево, а там несколько бревен плавают, а дальше вроде бы вода чистая. Ну, как чистая? Кора плавает, да доски, но это ерунда. Ну, я сосну эту оттолкнул от себя подальше, да и нырнул, чтобы под бревнами проплыть, сделал под водой несколько гребков, руками наверху щупаю, чтобы головой о бревно не удариться или, там, о доску, вынырнул, воду с лица отер, да опять фонариком посветил. А Маришка, вот она – метров пять до нее всего. Стоит у стены этой, молчит. Мужественная девчонка! Близко до нее, а напрямик не подступишься! Я несколько гребков еще левее сделал, там вода еще свободная была, и вижу, что бревна тоже влево смещаются, значит, быстрее двигаться надо, мне бы туда, к стене пробраться! Ну я заторопился, рванулся вперед, потом встал, чтобы ногами дно нащупать, потому что должен я был уже на краю террасы быть. И точно – под ногами склон оказался, и если бы я еще несколько шагов сделал, то точно у стены раньше бревен бы очутился. И тут меня в спину что-то толкнуло…

Я обернулся и обомлел. Прямо передо мною дом был! Тот самый дом, который мы с Маришкой видели в двухстах метрах отсюда! Он почти по самую крышу в воду погрузился, но плавал. Меня только слегка

задело одним из выпирающих венцов на углу. Если бы меня по-настоящему ударило, мне бы, наверное, спину сломало бы! Как так получилось, что он съехал в воду и сюда приплыл? И тут этот дом вдруг медленно так поворачиваться стал, словно его в сторону что-то увлекало, и я увидел перекосившееся черное окно. А потом меня вдруг что-то за ногу схватило и вниз в воду сдернуло! Я даже сделать ничего не успел, так быстро все произошло! А меня сначала под дом затащило, в темень самую, где вода, как лед, а потом и вглубь повлекло, только вода в ушах шумит, да булькает кругом все, я попытался до ноги хоть как-то дотянуться, да куда там!

И тут я понял, что все. Не вырваться. Ну а дышать под водой я не умею… И даже мыслей никаких нет… Кроме одной. Что конец…

А потом чувствую, как что-то лица коснулось, это, оказывается воздух из легких выходит… Тут я зажмуриваться перестал и глаза открыл. А кругом тьма. Фонарик на груди висит и еле светит, и в его луче муть какая-то в воде болтается. А больше ничего не видно. Тут у меня даже страх прошел. Ведь если там жизнь вечная, значит, смерти нет, и я вроде ничего такого не сделал, чтобы в ад сразу.

Грехи все исповедовал, чист, как стеклышко. Обещания своего, что Маришку отсюда вытащу, не выполнил, но это видать, не дано было… Все, что мог, я сделал.

А потом я звук услышал, вроде бы что-то тяжелое в воду упало. Сильный такой звук, мощный. Меня вроде бы течением колыхнуло даже. И неожиданно щупальце это стальное меня отпустило. Не держит больше. А у меня уже сил никаких нету, оно меня метров на десять в глубину утащило, и воздуху больше нет. Вот-вот воду в себя вздохну…

А потом я вдруг почувствовал, как меня кто-то за шкирку схватил и вверх потащил, но только мне безразлично это было… А потом я на поверхности воды оказался и первый вдох сделал. И никогда я в своей жизни такой боли от обычно вдоха не испытывал! А на поверхности, оказывается, еще холоднее, чем в воде! На глаза волосы налипли, я их кое-как от лица убрал, проморгался. Смотрю, рядом со мной луч фонаря бьет. Яркий такой! Даже отсюда стены видно! А меня куда-то снова за шкирку, как щенка какого-нибудь, тащат. А я так устал, что и сопротивляться-то не могу. Все силы ушли на то, чтобы воды не нахлебаться.

А потом меня к дому этому, который плавал, толкнули, прямо к окну и над ухом орут что есть мочи:

– Держись, пацан! Держись, если жить хочешь!

Ну я и уцепился за ставню. Смотрю, а слева, там, где глубина, с крыши что-то белое свисает, вроде бы ткань, это я потом уже сообразил, что это параплан или парашют был, а тогда я ничего не понял. Висит, да висит. Мало ли…

А человек этот, который меня вытащил, к себе слегка развернул, фонарик его меня слепит, не вижу ничего да и замерз уже так, что говорить не могу. А он наклонился ко мне и орет опять:

– Подожди меня, братишка, я щас! – и в темноту уплыл. А я в сторону стены вглядываюсь. Где там Маришка? Живая?

То ли от холода, то ли от страха, но охрип я так, что даже кричать не смог, только сипел, как старая рация:

– Мариш… Мариша! Мариш…

А этого, с фонарем, все нету и нету, а у меня уже ноги от холода сводит и все труднее за ставень этот скрипучий держаться, будь он неладен, скользкий он какой-то и веры ему нет: вот-вот оборвется. Я уже хотел его выпустить и самому вдоль стенки продвигаться, на самый крайний случай там на углу за венцы можно было схватиться… В общем, отпустил я ставень и тут же, как камень, в воду с головой и ушел! Хорошо, оказалось, что земля вот она, под ногами, неглубоко здесь, оказывается! Ну я от нее оттолкнулся и снова на поверхность выплыл и вдоль стенки этой на ощупь двинулся. А дом-то, оказывается, в террасу уткнулся и продвинулся почти до середины, и там и застрял, я это понял, как только под ногами землю почувствовал. Фонарик мой совсем почти сел, но кое-что я разглядел. Хотел Маришку позвать, а тут снова этот, с фонарем, рядом появился. С плеском таким громким подплыл, огромный тюк впереди себя толкает. Под собой землю нащупал, выпрямился, и только тут я понял, какой он здоровый! Я ему по плечо, наверное! А он сверху на меня смотрит и говорит:

– Где девчонка? Девчонку надо на крышу!

А я и говорю ему:

– Не надо на крышу. Там веревка, пещера… Туда надо! Она здесь у стенки была, за бревнами! Мариша! Ма-ри-ша!

А он сверху посветил вокруг своим ярким фонарем да как рявкнет:

– Марина! Ты где?

Я аж в комок от его голоса сжался, думал, сейчас нас тут завалит или еще чего случиться…

А потом слышу вроде бы слабый такой голос, а потом увидел лицо ее белое между бревном и стеной. И тут я понял, что чудо натурально произошло, потому что если бы не дом этот, ее точно бы раздавило, а так бревно одно поперек встало, враспорку между стеной и домом, и основную массу бревен сдержало. Ну а этот, с фонарем, к Маришке сразу ломанулся, че ему, здоровому такому, эти бревна! На руки ее подхватил, чтобы воды не нахлебалась, а она, кажется, даже не поняла, что ее спасают, повисла у него на руках, а он ко мне обернулся и снова орет:

– Где пещера? Иди сюда!

Я до него кое-как добрался, рукой машу:

– Там!

А он, ни слова не говоря, мне Маришку сунул и вдоль стены пошел. А Маришку в воде совсем не тяжело держать, только вода вот все время прибывает, и мне уже по горло почти. А Маришка из последних силенок мне в рубашку вцепилась, что-то шепчет, а что понять невозможно – тихо слишком.

А этот, с фонарем, ушел, нас в темноте оставил, слышу: бревна отодвигает, словно это не стволы в обхват, а доски обычные. Прошел несколько метров, обернулся, видать, веревку нащупал, меня позвал.

– Иди сюда! – орет.

Ну, я кое-как Маришку до него дотащил, и он ее у меня забрал. И командует:

– Лезь наверх! Не знаю, как ты там веревку закрепил, если что, меня подстрахуешь.

Ну я и полез. А руки замерзшие, не чувствуют уже совсем ничего, еле-еле я эти метры преодолел, внутрь пещеры ввалился, а здоровяк этот с фонарем внизу опять орет что-то, я выглянул, вниз посмотрел, фонарик мой не светит уже совсем, видать, вода внутрь попала. Но увидел я, что он Маришку себе на плечи поставил и заставляет вверх лезть. Она за веревку уцепилась двумя руками, а сил уже нет совсем. Ну тут уже я вскочил, за веревку со своей стороны взялся… В общем, затащили мы совместными усилиями Маришку внутрь, упала она на пол, воздух ртом хватает, как рыба, а мне еще этого здоровяка подстраховать надо!.. Но он и без меня справился. Слышу: веревка опять натянулась, – лезет. Залез, поклажу свою громадную закинул, от входа меня оттеснил, веревку быстро смотал, на нас посмотрел, что-то сообразил, вглубь протопал, там веревку отвязал и опять к выходу встал…

А Маришка на меня посмотрела и говорит:

– Ты видел, как он спускался? Видел?

А я говорю:

– Нет.

А она снова головой мотает и говорит:

– А я думала, это ангел… А это парашют…

А потом этот здоровяк к нам обернулся и говорит:

– Да… Вовремя я успел! А то бы конец вам обоим!

Короче, выловил он с помощью грузика и веревки доски прямо из воды, вытащил откуда-то тесак огромадный и давай им эти доски рубить, а потом костер разжигать. Я ему для этой цели жидкость для розжига из рюкзака достал. А сам из рюкзака вещи вытряхнул. Спальник развернул и держал его растопыркой, пока Маришка с себя одежку мокрую сбросила и сухой халатик опять надела, а потом я ее в этот спальник и завернул, чтобы согрелась, да на коврик усадил. А пока она переодевалась, уже и костерок занялся, светло в пещере стало, наш новый знакомец фонарь свой выключил, видать, тоже батарейки экономил, и мне говорит:

– А ты чего ждешь? Пневмонии?

Ну скинул я с себя вещички, остался только в мокрых трусах, потом в темноту отошел, там трусы отжал да снова надел, к костру вернулся. А здоровяк уже из длинных обломков доски сушилку у костра сооружает. Ну я наши вещи отжал все, у костра развесил – сушиться. И ботинки тоже расшнуровал и поставил. А потом он свой рюкзак разобрал, какое-то шмотье Маришке кинул, мне сверток сунул, и сам в темноту ушел, вернулся голый по пояс и в сухих штанах, а свой камуфляж у костра развешал. А от одежды сразу пар начал идти. Ну я снова отошел и термобелье, которое в свертке оказалось, на себя надел, бинт с ноги снял, там уже зажило все.

А потом при свете костра я нашего спасителя, наконец, рассмотреть смог, как следует. Здоровый, мускулистый, голова круглая, налысо бритая, лицо… Лицо ветерана, хотя он молодой еще. Нос у него сломан, глаза пронзительные, даже в полутьме видно, что синие и словно светятся изнутри, а у меня ощущение не исчезает, что видел я его уже где-то, а где – никак вспомнить не могу. Может, в БНБ? А по телу от шеи и до поясницы громадная такая татуировка дракона торс обвивает. Я присмотрелся, а это не дракон был, это тварь была, которая Бориса сожрала! Мне аж не по себе стало. Ну я рукой позади себя автомат нащупал, так, на всякий случай. А автомат вот он – рядом лежит, к бою готовый, только с предохранителя снять и все. Слышу, рядом Маришка ворохнулась, от удивления, наверное. А здоровяк ко мне спиной как раз на корточках сидит, вещи перекладывает. Другого случая у меня уже не будет.

Он, как щелчок предохранителя услышал, так и замер, я прямо видел, как у него спина напряглась. Маришка ахнула и затихла.

А он и говорит мне:

– Ты, Санек, только не нервничай. Ты, может, чего не понял или испугался чего-то не того. А?

А я и отвечаю.

– Чего надо, того и испугался! Видел я уже таких тварей, как на тебе нарисована! Не обманешь! Знаю я кто ты и что ты такое! Так что спасибо тебе за мое спасение, но только нам в разные стороны надо разойтись.

А он голову чуть повернул ко мне, а сам не двигается:

– И куда же я, Санек, пойду? В воду, что ли?

А я говорю:

– А меня не колышет, куда хочешь!

А тут еще и Маришка свое слово вставила:

– Ты чего, – говорит, – Шурыч, с ума сошел? Он же нам жизнь спас!

А ей и отвечаю:

– Спасти-то спас, а знаешь для чего? Чтобы нас в жертву вот этой твари, которая на нем нарисована, принести. Встречал я тут уже одного такого, еле ноги унес! – а сам здоровяка на прицеле держу.

А здоровяк этот снова ко мне поворачивается и говорит что-то, я, как услышал, что, так чуть не подпрыгнул.

– Привет, – говорит, – тебе от отца Евлампия персональный!

Подпрыгнуть-то я подпрыгнул, да ствол не опустил. Мало ли где и чего он подслушать мог! А он руки поднял, сам поднял, я его не просил, и медленно ко мне поворачивается. А я гляжу: у него крестик на груди поблескивает. Маленький такой, как искорка. Значит, он конви? Может, и конви, если только специально не нацепил. Ну я его и спрашиваю:

– Как отец Евлампий?

А он помолчал немного, глаз с меня не сводит и говорит:

– Умер отче. Похоронили мы его… Ты, парень, автомат убери. Думаешь, я смерти боюсь? Ни хрена я не боюсь. Сам недавно с того света вернулся. Так что заканчивай придуриваться. Держи.

Я смотрю, а он мне брикет с армейским пайком протягивает. А я не беру и снова спрашиваю:

– Ты сказал «мы». Кто еще с тобой был?

А он вдруг как-то сник сразу, то вроде бы для прыжка подобрался, а тут назад откинулся и на землю сел.

– Девушка со мной была, – говорит, – невеста. Марией звали.

– Ну и где она?

– Убил ее… вот этот… – и в татуировку свою пальцем тычет, а глаза у него при этом больные, как у собаки. – Ты еду-то возьми, там же все герметично упаковано, отравы точно нет.

И тут я его вспомнил! Это же он мне тогда помог, когда меня чиковские ублюдки возле интерната окружили, и я ножиком тогда махал, как ненормальный! Это он белобрысому тогда руку вывернул и ножик у него отобрал. Значит, все же человек передо мной?

Ну тут я ему и говорю:

– Перекрестись и молитву скажи! Тогда поверю!

А его уговаривать не пришлось: перекрестился он размашисто и говорит:

– Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли… – и дальше как по писанному вплоть до «аминь».

А Маришка потом и спрашивает:

– А это что?

Я хотел было ответить, да здоровяк меня опередил.

– Символ веры. То, во что верим.

Ну тут он мне руку и протянул.

– Иван, – говорит, – будем знакомы.

А мне привстать пришлось, чтобы ему руку пожать, автомат я, конечно, опустил, но все равно спросил еще:

– И кто тебя сюда прислал?

Он плечами пожал.

– Этого, братишка, я тебе объяснить не смогу. Я же натурально с того света вернулся и знаю теперь, кто и где в этом мире погибает, кому помощь нужна, понял? Не понял? Вот и я ни фига не понял еще. Но, думаю, пойму со временем, – и добавляет, – Сдается мне, рвать нам отсюда надо, но минут десять у нас еще есть, так что держите пайки́, ешьте быстро, да пусть твоя девушка мое термобелье все-таки наденет. Девушкам простывать нельзя.

Ну я снова спальник подержал, пока Маришка одевалась, а потом Иван нас заставил по таблетке из аптечки выпить, потому что мы воды грязной наглотались. А мы брикеты армейские размяли, чтобы они, как следует, разогрелись, и съели. Не очень вкусно было, зато сытно, а потом он нам свою фляжку дал, запить. А там напиток какой-то странный: сладкий и вроде бы жжется еще, словно алкоголь в нем. А Иван мой вопросительный взгляд заметил, сразу понял, о чем я думаю, и говорит:

– Нет там алкоголя, специальный армейский чай. Силы прибавляет. Вы давайте собирайтесь по-быстрому: мокрые вещи в рюкзак, а что подсохло или, может, сухое осталось – на себя. Санек, забери у своей девушки пистолет, он ей не понадобится, и дай я посмотрю твой автомат.

До этого момента я старался делать, что он говорит, а тут реально затормозил. А он понял все и усмехается:

– На, возьми мою «Сайгу», если не доверяешь, – и ружье свое протягивает.

Я отказываться не стал, взял, а ему Калаш отдал. Смотрю, а «Сайга» у него старинная, серебром по цевью инкрустированная, и написано там что-то, я прочитать надпись хотел, но тут Иван меня отвлек. Он сразу же магазин у автомата отсоединил да на патроны посмотрел.

– А сколько, – говорит, – Санек, у тебя патронов было с самого начала?

– Это третий магазин, – отвечаю. – Один я потерял, один пустой. И еще один есть. Мы в вертолете его нашли, там, внизу.

А он просит:

– Дай-ка взглянуть.

Ну я ему магазин из вертолета отдал, а он посмотрел и говорит:

– Так не пойдет. Видишь, на патроны грязь попала? Заклинит сразу. Я сейчас магазин перезаряжу, а в следующий раз ты сам это сделай. И вот еще: всегда магазин полным держи, однажды это тебе жизнь спасет. В бою некогда перезаряжать, – он у меня пустой магазин забрал и давай его патронами своими из рюкзака набивать. Хорошо, что у него, оказывается, патроны нужного калибра были!