Неформат
Шрифт:
и цепенея от неожиданности происходящего. В мозгу снова замаячил образ юного влюбчивого
идальго в непомерно длинном стильном пальто и сеньоры, на тенистой авениде где-то в
Гвадалахаре благосклонно внимающей его таким жадным, ненасытным юношеским ласкам. Боясь
прервать это волшебство, она больше из чувства долга шепнула ему: «Вы с ума сошли! Что вы
делаете?» Он распахнул пальто и прижал Валентину к себе, отчего её груди под свитером
напряглись. Она знала, что его нужно бы
негодование, возмущение, может быть, даже дать ему пощёчину. И уж, конечно, решительно
вырваться из его объятий… Но какое-то десятое чувство несколько отстранённого любопытства и
острое ощущение опасного приключения не давали ей это сделать. И Валентина, вопреки
здравому смыслу, прижималась к нему ещё теснее.
Она боялась открыть глаза, понимая, что тогда эта сумасшедшая магия сразу же кончится,
и, как бы глядя на себя и на него со стороны мысленным взором, продолжала шептать ему
дежурные фразы: «Это же безумие! Я же замужем! А вы, вы просто мальчишка! А я…»
У неё не хватило духу произнести что-нибудь типа «вам в матери гожусь». Он продолжал
целовать её, шепча что-то несвязное и при этом называя на вы, отчего она вновь и вновь
чувствовала себя донной, сеньорой. Именно это «вы» и эти поцелуи стали возбуждать её не на
шутку. Она испугалась своих ощущений и совсем уже решила вырваться, но в этот момент он
наконец прильнул к её губам, и ощущения понеслись вскачь, как лошади по обрыву, и она
ответила на его долгий, страстный поцелуй, обхватывая двумя руками его голову, отчего его
британская клетчатая кепка упала куда-то вниз, в пропасть.
Она почувствовала, как его рука юркнула к ней под свитер и начала ласкать грудь. Она
отвечала на его поцелуи всё более и более страстно. Он легко, снова как куклу, приподнял её с
пола и понёс к двери.
– Куда вы? Перестаньте! – Она наконец оторвалась от его губ, но по-прежнему боялась
открыть глаза. Он щёлкнул выключателем и в наступившем полумраке пустой аудитории легко,
без усилий подхватил её двумя руками и стал кружить в каком-то быстром, бесшумном вальсовом
вращении. Перед её открывшимися глазами полетел круговорот теней от предметов, а он кружил
её в этом странном танце и шептал, заглядывая ей в глаза в наступившем полумраке:
– Милая моя! Вам снятся сны? А мне снятся. И в них – вы. – Он наконец поставил её на пол
и заботливо поддержал, потому что комната перед её глазами всё ещё вращалась, как детская
карусель.
Он снова прильнул к ней и шепнул:
– Надеюсь, вам понравится моя книга-подарок. Можно попросить вас о чём-то?
Она потихоньку отходила от сумасшествия, которое охватило всё её существо, и более
твёрдым
– Наверное, нет. Боюсь, что я не могу дать того, что вам сейчас нужно. То есть я в этом
уверена, – торопливо и невпопад добавила она. – Уходите сейчас же, слышите?! Нас могут
увидеть!
Он всё-таки был пьян, хотя она не чувствовала запаха алкоголя. Или это тот самый, запретный западный мир бушевал в нём с такой силой?! Переходя на горячечное бормотание
идальго-любовника, он прошептал, касаясь губами мочки её уха и переходя вдруг на английский,
как будто пересказывал выученный текст:
– I am asking you for one kiss… Just one…I want to kiss you… there… on your other lips. –Я
прошу вас об одном поцелуе… всего лишь одном… Я хочу поцеловать вас… там… в те губы.
Валентина отшатнулась и, вспыхнув, покраснела в полумраке:
– Фазиль! Опомнитесь! – яростным шёпотом воскликнула она. – Вы мне этого не говорили,
а я этого не слышала. Вы поняли? – Она тут же пожалела о своём резком тоне и, стараясь сделать
вид, что ничего не произошло и всё возвращается в обычное, предсказуемое русло, добавила
примирительно в темноту, туда, где она из-за тени не могла разобрать выражение его лица: – Вас
нельзя, кажется, пускать в Европу. И оставлять наедине с женщинами старше вас. И то, и другое
плохо на вас влияет. Мы с вами сегодня расстанемся добрыми друзьями и впредь встречаться не
будем. И эти… это всё останется только между нами. Умоляю, выбросьте это из головы. Хотя, не
скрою, я польщена вашим вниманием.
Он, кажется, утратил запас юношеской наглости и молчал в темноте. И она с внезапно
вспыхнувшим женским тщеславием поняла, что оказалась сильнее, чем он. Валентина вдруг
остро, до щемящего сожаления, представила, что он в конце концов обязательно уедет в тот,
другой мир, где можно говорить такие слова на английском языке малознакомым женщинам, и
сюда уже не вернётся. Уедет при первой возможности, потому что никогда не впишется в эти
серые стены этой серой жизни. Он уже отравился тем запретным и таким манящим миром. И он
выдумал её себе – выдумал, как пришелицу из того, свободного и такого опасного мира, и захотел
её именно поэтому. Иначе, зачем он попросил её об этом? Неужели у него женщин не было? Она
вспомнила его ласки и невольно тряхнула в темноте головой. Он через это хочет вырваться из
серости, хочет снова, без виз и разрешений, попасть в то царство иллюзорной свободы, где
женщина способна на сумасшествие. И он каким-то чутьём угадал, что она такая женщина. Знал
бы он, что никогда и ни для кого она этого ещё не делала…