Неформат
Шрифт:
вазочке. Жора, всегда чуткий к потенциальным угрозам своему благополучию, как, впрочем, и к
возможностям его приращения, шутливо, но настойчиво стал выпытывать у Ляли биографические
подробности её нового знакомца:
– Как, говоришь, фамилия твоего Дон Гуана? Савченко? Простонародно, и даже очень.
Впрочем, сейчас это приветствуется, и весьма. На коллегии министерства всё время поднимают
тему воспитания выходцев из рабочей среды, которые бы продолжали традиции
внешней политики… Да… Династии чужаков-лоялистов, всех этих остзейских немцев и евреев-
выкрестов, как, впрочем, и обрусевших армян (он тонко улыбнулся своей восточной улыбкой),
теснят молодые, охочие до наград и госпремий варвары из внутренних провинций. Он, кстати, не
из Днепропетровска? Сейчас это бы не повредило… Или, скажем, можно вести родословную с
хутора в Малороссии или Белой России, где на всех одна фамилия, она же название самого
хутора… – Жора опять тонко улыбнулся, и Ляля смешливо хмыкнула себе под нос: намёк на
Громыко был более чем прозрачен. – Савченко… Nomen est omen.
Перехватив её непонимающий взгляд, Жора с победными нотками в голосе отчеканил:
«Имя есть знак». Он любил набирать победные очки в интеллектуальном разговоре с
собеседником, и Ляля знала за отцом эту извинительную слабость.
– Савченко… – продолжал размышлять вслух Жора, – а почему бы и нет? Были же Илюшин,
Яковлев, Туполев, Миль, Лавочкин, наконец. Последние двое – так вообще, кажется, евреи. Тут в
другом проблема, – Жора невольно покосился на потолок и чуть понизил голос: – у нас, в нашем
Третьем Риме, такая закономерность: раньше, чем станешь римским папой или кардиналом в
синклите, велика вероятность, что тебя, этакого раннего и, главное, вполне лояльного и
преданного христианина, скормят свирепым львам на арене под общие одобрительные возгласы
публики. По крайней мере, Туполева с Королёвым едва не скормили. Слышала о том, что была
такая «туполевская шарашка»? Да и Королёв ведь из особого контингента… Сегодня Герой
Соцтруда и лауреат, а позавчера, если брать повествование в отмеренных сроках, – опять
покосился он на потолок, – мог по этапу бесследно уйти в Магадан… Впрочем, смягчение нравов
за последние двадцать лет налицо. Хотя всё мной вышеозначенное сугубо «для служебного
пользования».
Ляля только нетерпеливо пожала плечами в ответ на последнюю ремарку отца: она с
самого детства привыкла к тому, что самые интересные темы разговоров с ним неизменно в
конце оказывались «для служебного пользования».
Сейчас Ляля с внешней беззаботностью перевела разговор с Вадимом в шутливое русло,
зацепившись за эти
– Насчёт соли и перца не знаю, а вот на твой мармелад, представь себе, тоже обратили
внимание.
Савченко посмотрел на неё вопросительно:
– Внимание? Какое? Неблагосклонное?
– Дровосек, у тебя очень литературная речь для студента-технаря! Нет, не комплексуй, ради бога. Вполне себе благосклонное. Просто у меня отец такой, знаешь… непростой. На его
работе простых не держат. Мне иногда кажется, что у него звериное чутьё на людей. Кроме,
может быть, меня, – добавила она лукаво. – Любит он всякие умственные конструкции не меньше,
чем ты. Только у тебя всё замешано на точных науках: угол падения равен углу отражения, ну и
всё такое прочее, а у него – на межличностных отношениях. Он, например, дедуктивным методом
определил, что мой гость, по крайней мере, не армянин и вообще не с Кавказа – иначе притащил
бы виноград, или кишмиш, или какую-нибудь чурчхелу. Но при всём при том он уверен, что ты с
претензиями – иначе не купил бы такие дорогие цветы в разгар зимы. Ты будешь смеяться, но он
сказал, будто даже то, что мармелад ты купил не простой, а в шоколадной глазури, – это тоже
симптом твоих претензий. Ну-ка, признавайся, ты и вправду такой честолюбивый? Тебе, наверное, лавры Генри Форда или Александра Белла покоя не дают?
Савченко держал её маленькую ладонь в своей руке и, как молящийся чётки, машинально
пересчитывал костяшки её пальцев возле фаланг – от указательного до мизинца, организуя тем
самым мысли и одновременно согреваясь каким-то эротическим теплом от её рук. Ему снова
захотелось её – так же сильно, как и полтора часа назад, когда она, опустившись на колени и на
локти рук, расположилась перед ним и он, возвышаясь над ней сзади, видел эти же пальчики с
красивым маникюром. Он усилием воли отогнал от себя этот образ, понимая, что постель уже
заправлена и до прихода её родителей осталось всего ничего.
Лавры? Нужны ли ему лавры? Чёрт его знает! Для него Москва была в первую очередь
бегством из провинции. Но вот он убежал и прибежал в этот город патрициев и их жён, дочерей и
наложниц, в город их храмов и бастионов власти и влияния. И оказалось, что убежать из Изотовки
– этого мало.
– Смотря что считать честолюбием, – сказал он полушутя-полусерьёзно, – в идеале,
конечно, здорово стоять в одном ряду с Фарадеем, Джоулем, Омом или Теслой – это когда в твою
честь назвали какую-нибудь единицу измерения в системе СИ. Мне это, увы, не грозит. Правда,