Нефритовая Гуаньинь
Шрифт:
— Это очень просто. Прочитайте последние слова каждой строки.
— Я давно слышу об этом злодее Суне Четвертом, — сказал Ван. — Он родом из Чжэнчжоу и ловкач необыкновенный. Конечно, это его рук дело.
Он приказал Чжоу Сюаню взять с собою несколько стражников, отправиться в Чжэнчжоу и задержать Суна. В путь они двинулись быстро, дорогою утоляли и голод и жажду и на ночлег располагались, когда наступала ночь, коротко говоря — путешествовали немало времени.
Прибыв в Чжэнчжоу, они спросили, где дом Суна. Около ворот была маленькая чайная, и они все зашли напиться чаю. Чай подал старик, хлопотавший у очага. Кто-то из стражников сказал:
— Может быть, пригласим
— Господину нездоровится, он еще не встал, — ответил старик. — Погодите, я сейчас ему доложу.
Он ушел в дом.
Скоро они услышали, как Сун закричал:
— У меня голова болит! Тебе было велено купить на три монеты рисового отвару, но ты и этого не можешь! Ежедневно я извожу на тебя уйму денег, и никакой заботы в ответ, никакой благодарности! Для чего же ты мне нужен?
Раздались звонкие пощечины, которыми Сун награждал старика. Немного погодя старик вышел с чашкой в руках и сказал:
— Вы уж посидите еще немного, почтенные. Господин Сун приказал купить ему рисового отвару. Как поест — сразу выйдет.
Стражники остались ждать, но на сердце у них было неспокойно. Видя, что и старик не возвращается, и Сун не выходит, они уже не смогли усидеть на месте и ворвались внутрь. Но они не нашли никого, кроме связанного старика.
— Сун Четвертый! — закричали стражники и бросились на него, но старик сказал:
— Я не господин Сун, я только его слуга. А господин Сун — это тот, кто вышел с чашкой, чтобы купить отвару.
Услышав это, сыщики изумились безмерно и переговаривались, вздыхая:
— Вот это в самом деле пройдоха! Вон как нас провел!
Не оставалось ничего иного, как пуститься за Суном в погоню. Но где там — разве его догонишь?
Стражники разделились и начали розыски порознь. Но об этом мы рассказывать не станем.
Надо вам знать, что, пока стражники пили чай, Сун изнутри услыхал чужой выговор — так говорили в Восточной столице. Он тайком посмотрел и понял по их виду, что это сыщики. Это внушило ему немалые подозрения, он стал притворно бранить своего работника, а тем временем переоделся в его одежду и, наклонив голову, делая вид, будто идет за отваром, вышел из дома. А сыщики ничего и не заметили.
Итак, Сун благополучно выбрался из дому и начал раздумывать: «Куда же мне теперь податься? Есть у меня ученик, уроженец Пинцзянфу, фамилия его Чжао, имя Чжэн. Как-то он мне писал, что живет в уездном городе Мосянь. Пойду-ка к нему, это будет неплохо».
Сун оделся тюремным надзирателем и, прикидываясь слепцом, прикрывая лицо веером, медленно побрел по дороге к уездному городу Мосянь. Приближаясь к Мосяню, увидел он небольшой кабачок. Вот что предстало его глазам:
Вывеска приметно вышита парчой, Тучей дым клубится. Тишина, покой. Здесь краса-девица вылечит хандру, Похрабрее станет богатырь-герой. Ветерок колышет абрикос в цвету. Ива ветви клонит с яркою листвой, И юнцы, что в жизни не совсем тверды, С песней залихватской входят в дом хмельной.Сун ощутил пустоту в желудке, вошел в кабачок и спросил вина. Слуга принес вино и поставил на стол. Сун выпил чаши две или три, и тут в кабачок вошел нарядный молодой человек. Вот поглядите, как он был одет:
Повязкой голова прикрыта, Халат чиновного покроя, ВыглядываютВойдя, незнакомец приветствовал Суна Четвертого:
— Примите мой поклон, господин!
Сун поднял голову — перед ним был не кто иной, как его ученик Чжао Чжэн. Сун решил, что называть его «учеником» при посторонних не совсем удобно, и потому ответил:
— Здравствуйте, господин! Садитесь, прошу вас!
Они долго упрашивали друг друга сесть, и наконец уселись оба, спросили еще вина, выпили по чаше. Чжао Чжэн спросил шепотом:
— Как вам жилось это время, учитель?
— Да уж совсем было все наладилось и вдруг опять расстроилось.
— Не беда, само устроится — была бы удача! — сказал Чжао Чжэн. — Я слышал, вы были в Восточной столице и хорошо там промышляли.
— Нет, ничего особенного, — сказал Сун. — Всего-навсего сорок или пятьдесят тысяч связок монет. А ты теперь куда направляешься? — спросил он в свою очередь.
— Хочу погулять в Восточной столице, — сказал Чжао Чжэн. — А заодно и разжиться чем-нибудь. А потом вернусь в Пинцзянфу и стану рассказчиком.
— Нельзя тебе идти в столицу, — сказал Сун.
— Почему же нельзя? — спросил Чжао Чжэн.
— Тому есть три причины, — сказал Сун. — Во-первых, ты живешь на правом берегу реки Чжэ и со столичными порядками незнаком. Из наших тебя мало кто знает. К кому ты пойдешь? Второе — в ста восьмидесяти ли от столицы есть городок, который прозывается Лежащая корова. А мы травяные разбойники {265} , и не зря говорят: попадет трава корове в рот — конец траве. А третье — в Восточной столице пять тысяч зорких и проворных сыщиков и целых три армии стражников, и все ловят воров.
265
А мы травяные разбойники — то есть крестьяне (в одежде из тростника и травы), вынужденные заниматься грабежом на дорогах, так как их хозяйство было разорено от поборов, податей, стихийных бедствий.
— Мне это все не страшно, учитель, — сказал Чжао Чжэн. — Не тревожьтесь обо мне. Я впросак не попаду.
— Ну, братец, если не веришь и стоишь на своем, давай устроим испытание. У Чжана Жадины я унес узел кое с какими мелочами. Вот придем на постоялый двор, положу узел у себя в головах, под подушку, и если сумеешь его утянуть, тогда смело иди в столицу.
— Ах, учитель, какой же вы беспокойный! — сказал Чжао Чжэн.
Когда они закончили беседу, Сун заплатил за вино и вместе с Чжао Чжэном отправился на постоялый двор. Увидев его в сопровождении Чжао Чжэна, хозяин почтительно приветствовал обоих. Чжао Чжэн с Суном прошли в комнату. Сун показал, где положит узел, и Чжао Чжэн удалился.
Вскоре наступил вечер, и был он такой, как сказано в стихах:
Ночное марево вершины скрыло, Струится воздух в чистоте небес, Так много звезд, что свет луны бледнеет, Синеют тени дальних рек и гор, В глуши дерев какой то храм старинный Окрест разносит колокольный звон, Мерцают фонари челнов рыбацких, Реки извивам вторящих покорно, На ветке козодой печально плачет, В цветах душистых дремлют мотыльки.