Негатив. Портрет художника в траурной рамке

Тимофеев Лев

Сам Закутаров и писал в Кривичи, и снова вызывал Сашу на переговорный пункт. Но она не пришла и на письма не отвечала… Ехать же в Прыж, тратить на поездку три-четыре дня, не зная наверняка, найдет ли он ее дома, казалось неразумным. Хорош он будет, если она и впрямь уехала к мужу: здрасьте, пожалуйста, явился страдалец-любовник… Ничего, поныло, поныло сердце с годик — и перестало. Работать надо и не думать о постороннем. Такова его планида… И он много лет потом не бывал ни в Северном Прыже, ни в Кривичах — не до того ему было.

3

Журналисты, конечно, сильно преувеличивали влияние Закутарова на Президента России. Прозвище «Олег Шептало» отражало скорее

простодушно-мифические представления о механизме власти, чем реальные взаимоотношения в Кремле. На самом же деле хотя Закутаров до недавнего времени действительно тесно сотрудничал с президентской администрацией в разработке политической стратегии, но с самим Президентом и прежде, а уж тем более в последнее время виделся довольно редко и в основном на совещаниях, куда приглашались пять — семь, а то и больше советников и экспертов. Но так или иначе, а Президент, который, конечно же, знал, что Закутарову приписывается особая роль при его персоне (соответствующие публикации заботливо включались в ежедневный президентский дайджест и выделялись желтым маркером как заслуживающие особого внимания), никогда и нигде по этому поводу не высказывался. Понятно, что и люди из администрации предпочитали не бежать впереди паровоза — и молчали.

«А какого опровержения ты хочешь?» — спросил Крутобоков, когда Лера Клавир, собравшая друзей у себя на даче за ежегодным застольем, что-то пошутила по поводу «серого кардинала», каким в СМИ изображался ее кузен. Дело было еще два года назад, и сам Закутаров присутствовал со своей в очередной раз беременной английской женой Джессикой.

«Наивная моя, — продолжал Крутобоков, — в политике никому дела нет, что есть правда, а что — густое вранье. Целесообразно или нецелесообразно, удобно или неудобно, только это важно. Удобно иметь Закутарова или кого-нибудь еще «виртуальным советником», а впоследствии и потенциальным ответчиком за президентскую политику… Народ недоволен? Да, пожалуйста, вот кто виноват, плохо советовал, и теперь мы этого советчика отодвигаем от президентского уха и придвигаем другого, который будет давать правильные советы. А этого, если хотите, отдадим народу на растерзание…»

«Варварская страна, — ужаснулась простодушная Джессика. — Exile him abroad and we’ll willingly tear him somewhere in London or Paris«^[1]. Джессика уже лет десять жила в России и давно была Missis Zakutaroff. Она хорошо понимала по-русски и по крайней мере два слова, часто ею повторяемые, — «варварская страна» — научилась говорить совершенно без акцента. Но все-таки на родном языке изъяснялась охотнее и с детьми, с мужем и с близкими друзьями говорила только по-английски…

В тот раз у Леры на даче ждали и самого Президента. Дело было перед выборами, и Закутаров, главный разработчик предвыборной стратегии, порекомендовал Президенту посетить известную писательницу Валерию Клавир и перед камерами всех телекомпаний вручить ей премию «За мужество в литературе».

Во-первых, это было бы полезно: в последние годы Лера стала любимицей российского читателя (а читатель, понятно, — и наиболее активный избиратель). Общий тираж ее легких иронических детективов давно перевалил за миллион, книги продавались во всех книжных и газетных киосках, и в каждом вагоне метро, в каждой электричке обязательно были люди с ее книгами в руках… Ну, и, кроме того, она действительно заслуживала и высокого внимания, и самой премии. Двадцать лет назад она попала в тяжелую автомобильную аварию, после которой почти месяц не выходила из комы, а всего за эти годы провела в больнице, постоянно туда возвращаясь, больше трех лет и перенесла десятка полтора операций. Однако, прикованная на всю жизнь к инвалидному креслу, она все-таки сумела преодолеть затяжную послетравматическую депрессию (была даже попытка самоубийства). Постепенно оживая, она начала писать, писала много… и неожиданно весело, и в конце концов добилась успеха.

Она всегда говорила, что выкарабкалась только благодаря мужу, Косте Крутобокову. Когда

случилась авария на ночной дороге между Костромой и Ярославлем, ему сообщили первому. Он немедленно выехал на место и в какой-то занюханной районной больнице несколько месяцев сутками дежурил возле ее постели: там же возле нее и задремывал ненадолго, мгновенно просыпаясь при каждом ее движении, при каждом стоне. И как только стало возможно, перевез ее в Москву, сюда вот на дачу, и сам поселился здесь с ней и с ее матерью и сделал все, чтобы она, в инвалидной коляске передвигаясь по дому, а потом и по участку, все-таки могла жить полноценной интеллектуальной жизнью: читал ей вслух Толстого и Диккенса, включал музыку, крутил фильмы по «видику» и, наконец, два-три раза в неделю приглашал друзей, чтобы она участвовала в разговорах и не чувствовала себя одиноким инвалидом. И она постепенно возвращалась… «Ты, старик, ползаешь по шарику свободно и всегда сам по себе, — как-то за бутылкой говорил он Закутарову, — к тебе ни жены, ни дети прочно не прилипают, а я… Леркина инвалидная коляска — оправдание моей жизни… Знаешь, когда вышла ее первая книга, и я поехал в типографию, и взял в руки сигнальный экземпляр, и прочитал на обложке имя автора: «Валерия Клавир»… я выскочил в коридор и в голос разрыдался… Вот и теперь, сколько уж лет прошло, а вспоминаю — и к горлу подступает… Понимаешь? Лера — мой ребенок, я ее вынянчил».

В какое-то время кремлевский политтехнолог Закутаров и ставший государственным чиновником доктор Крутобоков очень подружились и были вполне откровенны друг с другом (впрочем, конечно, давний роман Закутарова с кузиной оставался за пределами откровенности)…

А Президент в тот день так и не приехал в Переделкино. Что-то помешало. То ли чеченцы где-то что-то взорвали, то ли американцы куда-то вторглись или вот-вот должны были вторгнуться, но, так или иначе, Крутобокову позвонили на мобильный, и он, озаботившись, сказал сидевшим за столом друзьям, что визит Президента отменяется, и сам тут же попрощался, поцеловал Леру и уехал на работу…

Сразу было снято милицейское оцепление, выставленное вокруг участка с раннего утра. И телевизионщики, заблаговременно понаехавшие — два или три десятка компаний, — теперь начали сворачивать свое хозяйство и грузиться в машины… Из друзей первым попрощался и уехал Рабинович: у него завтра процесс, и он еще не вполне готов. Бегемотик Струнский ушел в глубину дома и там приник к телефону: через пару дней должен был состояться очередной съезд его партии, и он, разговаривая с партийными функционерами, то начальственно кричал в трубку, то переходил на вкрадчивый шепот. Дашуля, уже несколько дней гостившая у Леры, молча встала и пошла через двор во флигель, — видимо, там ей была отведена комната… Кажется, в тот раз больше никого не было. (Карина обреталась где-то за границей.)

Сама Лера перекрестилась: «Слава богу, миновало». На встречу с Президентом она согласилась только под двойным нажимом — Кости и Закутарова. «Ми-но-ва-ло, — по слогам сказал Закутаров. С чашкой кофе в руках он стоял у окна. — А у соседей всю зиму гамак висит между деревьями… В этом что-то щемящее, грустное… А мы с тобой, милая Джессика, сходим наконец-то в музей твоего любимого Окуджавы».

Закутаров уже десять лет был причастен к большой политике и к непредсказуемости политической жизни научился относиться с профессиональным спокойствием. Или даже вообще равнодушно.

4

Вернувшись в конце восьмидесятых из ссылки, Закутаров в первые месяцы испытывал иногда странное чувство: ему казалось, что он сделался невидимкой. Вот он ходит по улицам, заходит в помещения, участвует во многолюдных собраниях, даже выходит иногда на трибуну и произносит какие-то слова, люди аплодируют… но на самом деле никто и никогда его не видит и не слышит. И он себя не видит и не слышит. Он никто, пустота. Его вообще нет. Так в детстве, бывало, снилось, что он умер, и его больше нет на свете, и все вокруг происходит без него, — и он в страхе просыпался.