Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц
Шрифт:
– Ради Бога, Серёжа, зачем спрашиваешь? Клади, что хочешь, места хватит, - отвечала Феодора Павловна.
– Да, Василий Львович умно всё устроил, - Сергей бросил взгляд на тайник.
– Что же, взялись? Я буду складывать.
– Уксус, уксус не забудь! Без уксуса серебро потемнеет, - напомнила Феодора Павловна.
– Конечно, но полагаю, мы вернёмся домой раньше, чем оно успеет потемнеть, - загадочно сказал Сергей.
– Что такое? Раньше?
– обрадовалась Феодора Павловна.
– Почему так говоришь?
– Смута не может продолжаться долго; всё
– Быдло остаётся быдлом даже с богатством и властью; с богатством и властью оно, пожалуй, ещё более омерзительно. Может ли быдло управлять государством? Нет! Оно загадит его, превратит в Авгиевы конюшни, так что нужен будет новый Геракл, чтобы их очистить. У нас есть такой Геракл - генерал Корнилов. Да, он потерпел неудачу, потому что его предали те, кому он доверился, - поход на Петроград провалился. Но Корнилов не смирится, его не удержат в тюрьме, - а кроме него у нас есть много других достойных офицеров. Мы уничтожим гидру революции, мы отрубим её головы, а быдло загоним в хлев, где оно должно находиться и где ему самому спокойнее... Год, от силы - два, и Россия освободится от господ-революционеров!
– Дай Бог, дай Бог!
– перекрестилась Феодора Павловна.
– Но это означает гражданскую войну?
– спросила Наталья.
– Она уже идёт, - неужели ты не видишь, ma chеrie? Или твоё всепрощенчество делает тебя слепой?
– зло усмехнулся Сергей.
– В России всепрощенчество - вещь немыслимая, и даже граф Толстой, призывая к нему, сам не очень-то следовал своему учению: "не могу молчать", видишь ли, дерзкие письма государю писал, Столыпина ругал. А Столыпин был прав - сначала виселицы, потом реформы. В крайнем случае, всё вместе, как Пётр Великий делал. Вот такой язык Россия понимает, и только так её можно удержать в узде и направить к чему-то новому и лучшему.
– Можно ли направить к лучшему через виселицы?
– возразила Наталья. Он недобро посмотрел на неё и хотел ещё что-то сказать, но его перебила Феодора Павловна:
– Ах, это ужасно! Ужасно, ужасно, ужасно! Какие все стали озлобленные, жестокие, - клянусь Богом, никогда такого не было! Вчера пошла на базар, - прислуга разбежалась, некому сходить; вы подумайте, женщина из славного рода Орбелиани, вышедшая замуж за мужчину из славного рода Нарышкиных, сама ходит на базар!
– так меня по дороге три раза обругали ни за что, ни про что. А когда подходила к дому, какой-то человек хотел отнять мою сумку, - славу Богу, он был пьян и не мог стоять на ногах: упал, когда я его оттолкнула.
– Вот он, народ-богоносец, воспетый тем же Толстым, да господином Достоевским в придачу!
– зло хохотнул Сергей.
– Нет, за узду его, да в стойло, - иначе он такого натворит, век не расхлебаем... Что, опять не согласна?
– взглянул он на жену.
– Не согласна, - ответила она, выдержав его взгляд
– Ну и ладно, оставайся при своём мнении, - сдерживая себя, глухо проговорил Сергей.
– Что же, заворачивайте вещи, а не то всю ночь провозимся. Керосинку поставьте поближе...
***
–
– сказал Лев Васильевич, старший сын Феодоры Павловны, мужчина лет сорока, войдя в кладовую. От него сильно пахло коньяком, широкое лицо было красным.
– Шедевры столового искусства, работа лучших ювелиров. Какие имена: Овчинников, Хлебников, братья Грачевы, Кейбель, - поставщики двора его императорского величества!.. А с этим осторожнее, господин поручик, - сам Фаберже делал!
– Вы бы лучше помогли, - недовольно сказал Сергей.
– Непременно, за этим и пришёл: "На зов явился я!" - ответил Лев Васильевич.
– Добрый вечер, господин поручик; добрый вечер и вам, maman. А, Наташа, божий человечек, и ты здесь! Ну, конечно, где же тебе быть, как ни там, где нужны помощь и утешение; дай я тебя поцелую по-братски!
– Лев Васильевич, вы загораживаете свет, нам ничего не видно, - сказала она, отстраняясь от поцелуя.
– Mille pardons! Как у вас, однако, тут темно и тесно...Ну-с, что прикажете делать?
– слегка покачнулся Лев Васильевич.
– Смочи холстину уксусом и переложи ею приборы. Тебе полезно будет уксусом подышать, голову в порядок привести, - выразительно посмотрела на него Феодора Павловна.
– "Ах, право, что за чертовщина, коль выпьет лишнее мужчина!" Классика, maman, общепризнанное произведение, - назидательно произнёс Лев Васильевич.
– Вы неправильно цитируете, - возразил Сергей.
– Начало от себя добавили.
– Ну, вы учёный человек, как-никак училище правоведения закончили, вам виднее, - легко согласился Лев Васильевич.
– Правда, в том же произведении сказано: "Ученье - вот чума, учёность - вот причина, что нынче пуще, чем когда, безумных развелось людей, и дел, и мнений". Это я правильно цитирую, господин поручик?
– Вы на что намекаете?
– насторожился Сергей.
– А я не намекаю, я прямо говорю, что Россию погубили умники, - с вызовом сказал Лев Васильевич.
– Начитались западной литературы и захотели всё изменить на западный лад. А нам Запад не указ, у нас свои порядки, - исконные, вечные; мы унаследовали их от святой Руси и великой Византии. Что может нам принести Запад? Ничего, кроме вреда!
– Но вы не в косоворотке ходите, в Париж с удовольствием ездите, - заметил Сергей.
– В Ницце и Лозанне подолгу живёте и свои деньги в Европе храните.
– Ну так что? Главное, что я душой - настоящий русский человек. А какую одёжку надевать или где жить, - это пустяки, - возразил Лев Васильевич.
– Может быть, я больше русский, чем какой-нибудь рязанский мужик, ибо он в Париже не бывал, европейских искушений не видывал, а я был, да не поддался, сохранил свою русскую душу. А вы всё на деньги меряете: твои деньги, мол, на Западе, так и сам ты западный. Нет-с, молодой человек, русскую душу деньгами не измерить - она, голубушка, плюёт на них с космических высот, ибо масштаб имеет вселенский!.. Что ты морщишься, Наталья? Не нравятся мои рассуждения?