Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц

Галимов Брячеслав

– А всё-таки мне его жаль, - упрямо сказала Феодора Павловна.
– Я буду за него молиться.

– А ты что молчишь, скромница?
– спросил Лев Васильевич, обратившись к Наталье.
– Ты будешь молиться за государя Николая Александровича?

– Да, буду, но мне его не жаль, - ответила она.
– Мне больше жаль тех людей, которых он погубил, и тех, которые ещё погибнут из-за него.

– Ай да смиренница!
– засмеялся Лев Васильевич.
– Ну дай же я тебя поцелую! От всего сердца, от души!

– Лев Васильевич, нам ещё много вещей укладывать, - возразила она, снова отстранившись от него.

– Лёва, веди себя прилично, - вмешалась Феодора Павловна.
– Смачивай уксусом холстину, смачивай!..

***

На

некоторое время в кладовой установилась тишина, нарушаемая лишь глухим стуком укладываемой посуды да тяжёлыми вздохами Феодоры Павловны. Потом послышались быстрые шаги, и в кладовую вошёл Кирилл Васильевич, средний сын Феодоры Павловны. Несмотря на то, что он был моложе Льва Васильевича, его волосы были сильно тронуты сединой, а на лбу пролегли глубокие морщины.

– Заканчиваете?
– спросил он с порога.
– До утра не так много времени осталось.

– Если бы ты нам помог, мы бы справились быстрее, - заметила Феодора Павловна.

– За этим я пришёл; говорите, что делать, - коротко бросил Кирилл Васильевич.

– Лёвушка смачивает холстину уксусом, мы с Наташей заворачиваем вещи, Серёжа складывает, а ты готовь нам холстину и газеты, - сказала Феодора Павловна.
– Успеем до утра, не беспокойся.

– Надеюсь, - всё так же коротко ответил Кирилл Васильевич.

Опять наступила тишина, но Лев Васильевич всё время поглядывал на Кирилла Васильевича, будто ожидая, что он заговорит. Действительно, Кирилл Васильевич сначала бормотал что-то про себя, а потом не выдержал и сказал вслух:

– Трудно представить себе больший идиотизм! Угораздило нас родиться в этой стране...

– Ты о чём, Кирюша?
– не поняла его Феодора Павловна.

– Да уж, поясните любезный братец, - ухмыльнулся Лев Васильевич.

– Что здесь пояснять? Разве непонятно?
– раздражённо отозвался Кирилл Васильевич.
– Россия вечно шла по особому пути, который на поверку оказывался кривым, извилистым и трудно проходимым, в то время как рядом пролегала прямая торная дорога. Но Россия, словно пьяница в ночи, блуждала бог весть где, падая, спотыкаясь и набивая себе синяки. Ей больше нравилось ползать в грязи, чем идти по чистой мостовой, и она ещё ставила себе в заслугу, что не похожа на других. Но теперь Россия окончательно сошла с ума: посмотрите, что делается кругом, разве это не безумие?

– Так и есть!
– кивнул Сергей.
– Вы удивительно верно изъясняетесь, Кирилл Васильевич.

– Нет, позвольте, меня ваши образы не впечатлили, - заспорил Лев Васильевич.
– Сделайте одолжение, объяснитесь без литературщины.

– Пожалуйста. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь, но если вам непонятно, я поясню свою мысль, - дёрнул головой Кирилл Васильевич.
– С афинских и римских времён Европа тщательно, скрупулёзно, потом и кровью вырабатывала те политические, экономические, социальные и культурные установления, которые легли в основу европейской цивилизации и помогли ей занять главенствующее положение в мире. Страны, оказавшиеся в силу географических или исторических причин на окраине этой цивилизации, стремились приобщиться к ней, заимствовать её достижения и тем самым тоже получили возможность наилучшего развития. Одна лишь Россия из всех близлежащих стран отказалась следовать европейскому примеру; как точно подметил Чаадаев, мы добровольно выбрали изоляцию от Европы - мы взяли за образец тупиковый византийский вариант и тем обрекли себя на отсталость. Гибель Византии, с одной стороны, и победы Европы - с другой, должны были бы доказать нам, что византийская модель ненадёжна, а европейская крепка, но нет, мы упорно цеплялись и продолжаем цепляться за гнилую византийщину, обильно разбавляя её дикой азиатчиной. Деспотизм власти, суеверие и ханжество церкви, ужасающее бесправие народа, сопровождающееся бескультурьем, низостью и пресмыкательством, которые, в свою очередь, вызывают приступы жестокости и насилия - вот какую Россию мы получили! А для того чтобы

оправдать в своих глазах и глазах всего мира наше ужасающее положение, мы продолжаем твердить о своей исключительности, и это всё более и более принимает характер патологического сумасшествия. В результате, всякие попытки перейти на европейский путь развития неизменно заканчиваются провалом: даже Пётр Великий с его титанической волей сумел придать европейский вид только фасаду нашего здания, но, по сути, Россия осталась прежней, византийской и азиатской. Впрочем, это привычно и удобно власти, это привычно и удобно народу; о, да, мы готовы заимствовать у Европы кое-что, делающую нашу жизнь более удобной, мы можем даже восторгаться Европой, но перенять её опыт, упаси Господи! Нам лучше живётся в своей мерзости, и мы не хотим от неё отказаться.

– Ишь ты!
– иронически воскликнул Лев Васильевич.
– Как вам, однако, не нравится Россия!

– Такая, как сейчас, сильно не нравится, - отрезал Кирилл Васильевич.
– И самое печальное, что пока она остаётся такой, с ней неизбежно будут случаться катастрофы. Это хорошо понимал Сергей Юльевич Витте: каков народ, такова и власть; какова власть, таков и народ. Сергей Юльевич хотел изменить и то, и другое, а в итоге получил ненависть и с той, и с другой стороны: не трогай нас, мы хотим остаться такими, какие есть.

– Ваш тесть Витте у вас с языка не сходит, любезный братец, - заметил Лев Васильевич.
– Чувствуется, что он был вашим кумиром, - или это его дочь так на вас влияет? Она ведь у него приёмная была, от третьей жены-еврейки? Евреи своего всегда добьются...

– Оставьте ваши антисемитские выходки!
– крикнул Кирилл Васильевич.
– Я знаю, что вы близки к черносотенцам, а у них во всём виноваты евреи! Слава богу, что ваши черносотенные союзы теперь запрещены в России - хоть одно цивилизованное решение у нас принято.

– То-то евреи полезли изо всех щелей, - ощерился Лев Васильевич.

Кирилл Васильевич побледнел и хотел что-то возразить, но его остановила Феодора Павловна:

– Лёвушка, что с тобой сегодня? Что ты на всех нападаешь? Оставь Верочку в покое: она прекрасная жена.

– На мою жену, значит, можно нападать, а мне слова не скажи?
– возмутился Лев Васильевич.
– А что я такого сказал? Вера и вправду еврейка, а еврейки, как известно, имеют большое влияние на своих мужей. Вспомните Библию: как Эсфирь уговорила своего мужа Артаксеркса перебить всех, кто выступал против евреев в его царстве. До сих пор в честь этого истребления есть еврейский праздник Пурим.

– Оставь это, говорю тебе!
– уже не на шутку рассердилась Феодора Павловна.
– Ну, что за наказание эти дети, совсем не хотят слушаться, - Господи, дай мне терпение!

Наталья улыбнулась, бросив быстрый насмешливый взгляд на обоих братьев, а Сергей перевёл разговор на другую тему:

– Кирилл Васильевич, по вашему мнению, почему случилась революция?

– Я отвечу, если меня не будут перебивать, - он кивнул в сторону Льва Васильевича.

– Упаси боже, любезный братец, - разве можно перебивать такого великого оратора, - с полупьяной улыбкой сказал Лев Васильевич.

– Если вам угодно ёрничать, продолжайте, я не стану вам мешать, - возразил Кирилл Васильевич.

– Ах, виноват, mille pardons, никому сегодня не могу угодить, - Лев Васильевич шаркнул ногой.

– Может, вам не стоило налегать на коньяк?
– бросил ему Кирилл Васильевич.

– Как вы не деликатны, а ещё бывший дипломат, - парировал Лев Васильевич.

– Это вас уже совсем не касается, - зло ответил Кирилл Васильевич.

– А какой он был до войны, помнишь?
– шепнула Феодора Павловна на ухо Наталье.
– Изящный, остроумный, весёлый и никогда не сердился; да и Лёвушка не пил столько... Господи, до чего мы дошли!
– вздохнула она и сказала вслух: - Мальчики, не ругайтесь! Немедленно обниметесь и не забывайте, что в ваших жилах течёт благородная кровь Нарышкиных и князей Орбелиани. Будьте достойны своих великих предков. Ну же, не заставляйте повторять меня дважды!