Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц
Шрифт:
– О, Господи!
– вздохнула Феодора Павловна.
– Вот какие писатели нынче пошли!
– Так в чём же вы согласны с господином Горьким?
– обратился Кирилл Васильевич к Василию Васильевичу.
– Буря должна была грянуть, она нужна России, - ответил он.
– Извольте объяснить, - раздражённо сказал Кирилл Васильевич.
– Да уж, братец, такое заявление требует доказательств, - ухмыльнулся Лев Васильевич, а Сергей недоуменно посмотрел на Василия Васильевича.
– Я мог бы много рассказать обо всех ужасах, пережитых народом, об издевательствах, вытерпленных им, о реках слёз и морях крови, пролитых за долгие годы его страданий, но не стану: мы хорошо знаем про это, - начал говорить Василий Васильевич, стараясь скрыть волнение.
– Я приведу лишь один пример: страшные
– Вы имеете в виду голод девяностых годов?
– уточнил Кирилл Васильевич.
– Да, впрочем, как и голод девятьсот пятого года, - кивнул Василий Васильевич.
– В девяносто втором году голодало тридцать миллионов человек, в девяносто восьмом - двадцать семь миллионов, в девятьсот пятом - более десяти миллионов. Тысячи и тысячи людей погибли: сколько всего умерло трудно сказать из-за разницы в статистических данных, но по самым скромным подсчетам только в девяносто втором году умерло от четырёхсот тысяч до шестьсот тысяч человек, а всего называют страшную цифру в более два миллиона погибших голодной смертью. Среди них чуть ли не больше половины составили дети - ни в чём не повинные дети, те самые, заботиться о которых велел нам Иисус. Они гибли первыми, не понимая, за что им дано такое наказание, почему у них отняли едва начавшуюся жизнь. А в это время наш правящий класс продолжал развлекаться, покупал миллионные яхты и дворцы, одаривал бриллиантами своих любовниц...
– Да, да, да, - закивал Кирилл Васильевич.
– Перед вашим приходом я как раз об этом рассказывал.
– А для того чтобы обеспечить привычную, роскошную и беззаботную жизнь господствующего класса, правительство продолжало продавать зерно за границу. Министр Вышнеградский до последнего противился принятию каких-либо ограничительных мер по вывозу зерна: "Сами не будем есть, но вывезем", - сказал он, будто когда-нибудь недоедал, будто когда-нибудь голодали его дети...
Но разве одни эти годы были голодными?
– продолжал Василий Васильевич.
– Лев Толстой, как никто знавший русскую деревню, говорил: "Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод вот уже двадцать лет существует для наших крестьян".
– Граф Толстой был известный бунтарь и анархист, - в сердцах выпалил Лев Васильевич.
– Разве в неурожае и, как следствие, голоде повинно правительство? То Божья воля - Господь карает нас за грехи.
– Ах, верно, Лёвушка, верно!
– воскликнула Феодора Павловна.
– Господь карет нас за грехи!
– А вот в этом я с вами, пожалуй, соглашусь!
– Василий Васильевич вдруг стукнул себя по коленке.
– А в союзники приглашу Жозефа де Местра, идеолога контрреволюции, отца консерватизма вообще и нашего русского консерватизма, в частности. Он сказал, что революция всегда Божье наказание высших классов за забвение своего предназначения по отношению к народу, за безумную роскошь и политические интриги.
– Он так сказал?
– недоверчиво переспросил Лев Васильевич.
– Да, можете не сомневаться, - вместо Василия Васильевича подтвердил Кирилл Васильевич.
– Однако, вы напрасно выступаете апологетом революции, - обратился он к Василию Васильевичу.
– Я полностью согласен с вами в том, что сама власть - главная виновница её, но вы забываете о разрушительной силе революции. Буря не разбирает, что сметает на своём пути, после неё остаются одни обломки.
– Неправда!
– с неожиданной силой выкрикнул Василий Васильевич и его голос задрожал.
– Революция сметает всё старое, отжившее, мешающее движению вперёд! Да, в ней есть очистительная беспощадность, но ещё Гегель доказал, что она необходима для избавления, отрицания всего, что мешает новой более высокой жизни. Карл Маркс назвал революцию "локомотивом истории", и был прав; кто выступает против революции, - выступает против истории!
– Но позвольте, братец...
– попытался вмешаться Лев Васильевич, а Сергей не смог сдержать возмущённого возгласа.
– Посмотрите, как мы жили раньше, -
– Не говоря уже о власти, которая сама себе подписала приговор, не говоря о тупом животным существовании народа, лишённого света и благодати, у нас даже бог был каким-то убогим, обречённым, не вызывающим ничего, кроме отвращения. Помните, у Вяземского:
Бог грудей и жоп отвислых,
Бог лаптей и пухлых ног,
Горьких лиц и сливок кислых,
Вот какой он - русский бог.
Бог голодных, бог холодных,
Нищих вдоль и поперёк,
Бог имений недоходных,
Вот какой он - русский бог.
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот какой он - русский бог.
– Васенька, ты что?!
– охнула Феодора Павловна.
– О Боге?!
– Революция - наше спасение!
– всё более и более волнуясь, говорил Василий Васильевич.
– Только она выведет нас к будущему, в котором не останется нынешних мерзостей; только она пробудет к жизни тысячи талантов и мы увидим блестящих государственных деятелей, выдающихся полководцев, гениальных учёных, поэтов и писателей, которым революция расчистит дорогу и даст развернуться во всю мощь. Революция это не только разрушение, - это могучее созидание, вот в чём её великая сила!
– у него перехватило дыхание и он закашлялся, показывая, что не может больше говорить.
***
– Вот вы утверждаете, что революция дает дорогу талантам и поднимает наверх талантливые личности, а Кирилл Васильевич рассказывал иное: как она, напротив, не дала развернуться выдающимся людям, - заметил Сергей, которому сильно не понравилась речь Василия Васильевича.
– Верно, молодой человек, вы точно отразили мою мысль, - согласился Кирилл Васильевич.
– Я прибавлю, к тому же, что в нашей революции наверх поднимается вся муть со дна, самые отвратительные типы.
– Что есть, то есть, - подхватил Лев Васильевич.
– А сколько нерусских фамилий! По слухам, вождь большевиков Ленин тоже полукровка...
– Не знаю и не хочу знать об их национальной принадлежности, - отдышавшись, возразил Василий Васильевич.
– Возможно вас покоробит моё сравнение, но апостолы Христа тоже, в сущности, не имели национальности - они отказались от национальности для того чтобы стать его апостолами. Так и апостолы революции: неважно, кто они по рождению - все они служители её... А Ленин... Ленин - удивительный человек. В нём будто собрались вековые надежды народа, отмщение врагам его, суровое воздаяние им - и, одновременно, мечты о царствии божьим на земле и вселенском счастье, столь свойственные русскому человеку. Ленин именно такой вождь, который нужен революции - умный, страстный, умеющий быть беспощадным и милостивым, не заигрывающий с народом, но необыкновенно близкий к нему; доступный и великий, умеющий понять и почувствовать биение народной жизни.
– Какая уж там "народная жизнь"! Немецкий шпион; разрушитель, набравшихся западных марксовых идей, чуждых России, - пробурчал Лев Васильевич.
– Так и есть - он немецкий шпион, - поддержал его Сергей.
– Вы где видели Ленина?
– в то же время спросил Кирилл Васильевич с некоторой ревностью.
– Насчёт немецкого шпиона я и говорить не стану: сколько наши газеты трубили об этом, а нашли ли хоть один факт, кроме того, что немцы пропустили Ленина через свою территорию? Да мало ли политических эмигрантов таким образом вернулись в Россию: как же ещё им было проехать, как не через Германию, если другие страны не пропускали, - ответил Василий Васильевич.
– Что касается марксовых идей, то Маркс был далеко неглупый человек, и идеи его не глупы. А насчёт применения их к России, Ленин, насколько я заметил, не догматик: он не подгоняет жизнь под идеи, наоборот, - идеи под жизнь... Где я его видел?
– обратился он к Кириллу Васильевичу.
– Во время его выступлений в доме Кшесинской. Как он выступает: ясно, убедительно, не рисуясь, но с железной логикой, неотразимо!