Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц

Галимов Брячеслав

– Это я от уксуса, Лев Васильевич, не обращайте внимания, - ответила она.

– То-то же - от уксуса! Потому как возразить мне нечего, русский человек всех превзойдёт, - довольно проговорил Лев Васильевич.

– Женились вы, однако, по расчёту: взяли жену старше себя, разведённую, да ещё с ребёнком, - не удержался Сергей.
– Как же - принцесса Ольденбургская, княгиня Юрьевская! Первый муж - внебрачный сын самого императора Александра Второго; хорошая партия, чёрт возьми!

– Ах, Серёжа, зачем ты так?
– укоризненно сказала Феодора Павловна.
– Сашенька чудесная женщина, дай

Бог ей здоровья.

– Вы, господин поручик, забываетесь, - густо побагровел Лев Васильевич.
– Эдак и я могу сказать, что вы вошли в наш дом по расчету и вовсе не любите Наталью.

– Лёвушка, что ты?! Разве можно?
– всплеснула руками Феодора Павловна.
– Извинись сейчас же, а ты, Наташа, не бери в голову, это он всё выдумал.

– Что я мальчишка, извиняться перед ним, пусть сам извиняется, - буркнул Лев Васильевич.
– Он первым начал.

– Серёжа, извинись немедленно!
– приказала Феодора Павловна.
– И скажи Наташе, что ты её любишь.

– Простите, maman; простите и вы, Лев Васильевич, я погорячился, - слегка поклонился ему Сергей.
– Наташа, не сомневайся, ты дорога мне.

– В этом я не сомневаюсь, - продолжая заворачивать вещи, ответила она.

– Вот и хорошо! Когда мир в семье, сердце радуется, - пусть Господь отведёт от нас несчастья!
– сказала Феодора Павловна.
– Бери холстину, Лёвушка, смачивай уксусом.

– Я, всё-таки, закончу свои рассуждения, господин поручик, - упрямо проговорил Лев Васильевич.

– Сделайте одолжение, - пожал плечами Сергей.

– Чем сильна наша матушка-Россия? Всем, чем она отличается от Запада. Всё, что у нас своё, даёт нам силу, а что чужое - отбирает её, - сказал Лев Васильевич.
– Я говорю, конечно, не о внешних признаках, таких, как одежда и всяких штучках, делающих жизнь более комфортной, а о глубинной сущности русской жизни. Возьмите западного человека: у него в крови сидит понятие о собственном достоинстве, - он, каналья, требует уважать права личности, он не может жить без демократических свобод, ему, подлецу, подавай "Декларацию прав человека и гражданина". А наши, русские, на это плевать хотели, - да-с, плевать, чего вы морщитесь?
– наш народ готов отречься от своей воли, стерпеть любые обиды, хоть в морду ему бей; он готов забыть о себе, презреть себя, унизить, растоптать, если угодно, - и это возносит его превыше всех прочих народов на земле!

Западные люди в своей необузданной гордыне не способны понять, что в этом-то самоотречении и есть великая сила, ибо, добиваясь прав личности, они перестают быть единым народом, распадаются, так сказать, на атомы, о которых поведала нам современная наука, и которые есть частицы неустойчивые. Наш же народ, отрекаясь от личных свобод и презирая права индивидуума, сохраняет нерушимую целостность, он незыблем и твёрд. Для полной устойчивости ему нужно только одно - власть, такая же несокрушимая, не подверженная колебаниям и далёкая от западной губительной свободы, как он сам. Когда есть такая власть, народ счастлив и процветает; когда нет - он теряется и мечется, как стадо, оставшееся без пастыря.

– Я об этом и говорю: быдло вырвалось из стойла, быдло нужно вернуть в стойло, - вставил Сергей.

– Нет-с, милостивый государь, наш народ не быдло!
–

возмутился Лев Васильевич.
– Ибо быдло есть неразумная скотина, а народ принимает на себя ярмо осознанно и добровольно, как я имел честь вам доложить. Он жертвует собою во имя России и тем подобен святым великомученикам, отрекающимся от себя и губящим себя во имя высшей идеи, во имя грядущего Царствия Небесного. Потому-то русский народ свят и у него особое предназначение в этом мире!

– Ай, Лёвушка, как славно ты сказал! Дай я тебя поцелую!
– растрогалась Феодора Павловна.

Лев Васильевич подставил лоб для поцелуя, а Сергей, не удержавшись, ехидно спросил:

– Для чего же ваш святой народ восстал против царя, где было хваленное русское смирение? Всё полетело вверх тормашками, всё идет к черту; это, что, самоотречение такое?

– Да разве это народ восстал против царя?
– возразил Лев Васильевич.
– Это английские агенты и немецкие шпионы нагадили. Англия вечно нам гадит, а немцы, известное дело, земли наши хотят отнять - Drang nach Osten - ещё со времен благоверного князя Александра Невского. Англичане при дворе интриговали, а немецкие шпионы народ с толку сбили.

– Весь народ? Сто семьдесят миллионов человек?
– не сдавался Сергей.

– В этом оборотная сторона смирения и самоотречения, - ничуть не смутился Лев Васильевич.
– Когда народ готов отдаться пастырю, - отдаться так, как отдаётся женщина своему любимому, готовая стерпеть от него всё, даже боль и насилие - всегда может найтись проходимец, который воспользуется этой жертвенной любовью. Что поделаешь, - такова диалектика жизни, господин учёный правовед... Впрочем, я не снимаю ответственности с государя: Николай Александрович должен был вести себя твёрже и не позволять всяким там либералам править бал в стране.

– Что ты, Лёвушка! Можно ли так отзываться о царе?
– замахала руками Феодора Павловна.
– К тому же, он теперь в изгнании, несчастный, и семья его страдает. Что с ними будет, одну Богу известно...

– Нет-с, позвольте, я от своих слов не откажусь, - упрямо возразил Лев Васильевич.
– Я монархист до мозга костей, для меня монархия это vim vitae, без которой и жизни нет, - так что я имею право высказаться. Разве Николай Александрович был настоящим царём? Ему бы в старые времена жить помещиком где-нибудь в Тамбовской или Пензенской губернии, стрелять ворон и бродячих собак, вывозить дочерей на танцы к соседям и пить водку тайком от жены, которой он побаивался и не в силах был ослушаться. А он оказался на царствовании в такое беспокойное время; ему следовало отречься ещё десять лет назад в пользу Николая Николаевича, тогда всё было бы по-другому.

– Это вы о дяде государя говорите? Но в четырнадцатом году он плохо справился с командованием армией, - сказал Сергей.

– Против него интриговали всё те же англичане: они сделали так, что нас преследовали неудачи в войне, - насупившись, ответил Лев Васильевич.
– Но Николай Николаевич ни в коем случае не допустил бы революции, а нынче вот что мы имеем, - он махнул рукой куда-то за стену.
– Эх, государь, государь, - Россию погубил, и себя погубил!..

– Это верно, - внезапно согласился Сергей.
– Наши офицеры тоже так считают.