Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Липовецкий Марк Наумович

Пригов строит свой нарратив вокруг оценки исхода битвы (кто победит — татары или русские), тогда как для Кончаловской победа не только остается однозначно за русскими, но, как водится, наполняет их «гордостью», а врагов покрывает позором, о чем в поэме повествуется с нескрываемым сарказмом: «Мамай бегущих увидал, / Их крики услыхал он, / И сам, как баба, зарыдал, / И сам завыл шакалом. / Никто остановить не мог / Смятенного потока, — / Орда катилась на восток, / Гонимая жестоко».

«Слава русского оружия» также утверждается через каскад риторических вопросов и «выход в современность»: «Как мне закончить быль мою / О поле Куликовом? / Кому я славу пропою? / Кого прославлю словом? / Руси достойных сыновей — / Отчизны честь и силу, / И наших предков — москвичей / Меж ними много было… // Их дела в веках нетленны, / Не исчезнут, не умрут, / Летописец вдохновенный / Посвятил им славный труд. / Здесь, в

музее, он хранится, / В нем история жива — / На развернутых страницах / Древнерусские слова. / Эту повесть, это „Слово“ / Мы „Задонщиной“ зовем… <…> И, хранимая народом, / Долежав до наших дней, / Эта повесть с каждым годом / Все становится древней».

Чем «древней», тем достоверней представляется Кончаловской повествование о Куликовской битве. Пригов апеллирует не к источникам мифа, но к технологии его создания, демонстрируя ее и доводя до абсурда не только в «Куликово», но и в цикле «Москва и москвичи»:

Когда размер Наполеона Превысил европейские масштабы Подумалось: Москву мы отодвинем вглубь Представилось: вот здесь поставим флеши Здесь — батарею, здесь Багратиона За ним весь русский сказочный народ Вот так-то лучше! Потому что лучше Во всех смыслах

Приговский «замысел» прямо вытекает из мифологии Москвы как абсолютной столицыу Кончаловской. «Столичность» Москвы воплощена в магической силе притяжения: вся страна как будто вращается вокруг нее. Так что кольцевая система Белого города, топография власти определяется структурными принципами организации «русского пространства» в целом.

Все ворота на засовах, Сторожа из войск царевых Караулят пять ворот Перекличкой в свой черед. У Фроловских начинают: «Славен град Москва!» — кричат. У Никольских отвечают: «Славен Киев!» — говорят. И у Троицких не спят: «Славен Новгород!» — кричат. «Славен Псков!» — у Боровицких. «Славен Суздаль!» — у Тайницких. И гремят в ночи слова: «Славен, славен град Москва!» Славен город наших дедов, В жизни многое изведав, Сколько войн и сколько бед, Сколько радостных побед! И над всеми временами Древний Кремль, хранимый нами, Нас хранит из года в год — Наша гордость и оплот!

Москва превращается не только в предмет «гордости», но и утверждается в своей абсолютной универсальности; в своей «всеохватности» Москва включает в себя весь мир, требуя от каждого «москвича» быть достойным своей «всемирной» миссии:

Ведь из Москвы уйти — что на тот свет уйти И за предел уйти, или совсем уйти Ее величье душу поражает И мужество в душе предполагает Но и обязанности налагает… —

скажет об этом свойстве Москвы Пригов.

Кремлю как символическому центру Москвы (=страны) и источнику власти посвящено в поэме Кончаловской немало «лирических отступлений» — патетических и для 1948 года весьма актуальных: «Ну-ка снимем шапки, братцы, / Да поклонимся Кремлю. / Это он помог собраться / Городам в одну семью. / Это он нам всем на славу / Создал русскую державу. / И стоит она века / Нерушима и крепка. / Времена теперь другие, / Как и мысли, и дела… / В наше время, в наши годы / Против злобных вражьих сил / Все советские народы / Русский Кремль объединил [463] . / Говорит он новым людям: / „Вечно в дружбе жить мы будем!“ / Умный, сильный наш народ / Далеко глядит вперед. / А преданья старины / Забывать мы не должны».

463

Почти цитата из гимна, написанного ее мужем: «Сплотила навеки великая Русь…»

Истинное

призвание Москвы — быть столицей мира: «Факел дружбы на Земле / Зажигается в Кремле». Эта кремлевская мифология начата была, конечно, не Кончаловской. Она лишь следовала традиции, заложенной в одном из первых советских стихотворений для детей — «Прочти и катай в Париж и Китай» Маяковского, в котором были знаменитые строки: «Начинается земля, / как известно, от Кремля». В свою очередь, эта мифология возрождает на новом уровне доктрину «Москва — третий Рим». Пригов остраняет такого рода идеологические декларации при помощи цитат из антисоветского дискурса.

Когда по миру шли повальные аресты И раскулачиванье шло и геноцид То спасшиеся разные евреи И русские, и немцы, и китайцы Тайком в леса бежали Подмосковья И основали город там Москву

Как и у Кончаловской, пространство у Пригова постоянно перетекает во время и обратно. Так что «метафизический» смысл Москвы в том, чтобы быть началом человечества и истоком одновременно всехцивилизаций:

Кого в Москве ты только не найдешь От древности здесь немцы и поляки Китайцы и монголы, и грузины Армяне, ассирийцы, иудеи Это потом они уж разошлись По всему свету основали государства На море Желтом, на Кавказе, в Иудее В Европе, в Новом Свете, черт-те где Но помнят первородину святую И просятся под руку древнюю Москвы Москва назад их с лаской принимает Но некоторых же не принимает Поскольку не пора еще, не время Не срок, не поняли, не заслужили Не доросли

Немцы, китайцы, ассирийцы, иудеи и стали немцами, китайцами, ассирийцами и иудеями уже после того, как родились «москвичами» (т. е. русскими). «Первородина святая» относится к ним, впрочем, очень выборочно, решая, кто «дорос» до сыновства и «заслужил» ее ласку. Этот эгоцентризм настолько интенсивен, что Москва пребывает в перманентно экстатическом состоянии:

Когда бывает москвичи гуляют И лозунги живые наблюдают То вслед за этим сразу замечают На небесах Небесную Москву Что с видами на Рим, Константинополь На Польшу, на Пекин, на мирозданье И с видом на подземную Москву Где огнь свирепый бьется, колыхаясь Сквозь трещины живые прорываясь И москвичи вприпрыжку, направляясь Словно на небо — ходят по Москве

Москва открыта всему миру, но одновременно замкнута. Так что движение возможно лишь внутри этой чрезвычайно опасной зоны:

Представьте: спит огромный великан То вдруг на Севере там у него нога проснется — Все с Севера тогда на Юг бежать Или на Юге там рука проснется — Все снова с Юга к Северу бежать! А если вдруг проснутся разом Ум, совесть, скажем, честь и разум — Что будет здесь! Куда ж тогда бежать?!

Мир как антропоморфный великан — это традиционный мифологический образ универсума. Таким образом, универсальность Москвы как «третьего Рима» описывается в разных терминах — от антисоветского дискурса до мифологической архаики.

Согласно поэме Кончаловской, Москва осознает себя центром мира уже в эпоху Ивана III. Именно при нем создается роскошный двор — но сделано это, объясняет Кончаловская, в первую очередь для того, чтобы показать всему миру новую роль Руси: «…чтоб в Европе короли, / Чтоб Мухаммед — султан в Царьграде — / И папа римский знать могли, / Что Русь, доступная когда-то / Вторженьям варваров-врагов, / Теперь сама крепка, богата, / Сильна единством городов. / И то, что создано руками / И сердцем русских мастеров, / Живет и будет жить веками / Среди сокровищ всех миров».