Некрологик

Михайлова Ольга

Однако ночь в любом случае была испорчена. Если я сейчас лягу — просплю до утра. Если сяду писать роман — завтра весь день буду сонный, как осенняя муха. Мне нужно выждать часок, потом послать текст Трифоновой. Значит, без кофе не обойтись.

01. 30

Мой ночной визит на кухню был с восторгом воспринят Гаем Фелицианусом. Кот твердо убежден, что я захожу туда исключительно для того, чтобы открыть ему баночку с паштетом. Чтобы не разочаровывать котофея, я открыл паштет, устроив ему ночную трапезу.

Сам начал варить кофе,

и неожиданно вспомнил, как один наш влиятельный чиновник, рангом пониже губернатора, отправился в командировку. Точнее, сказал так жене, а сам укатил с девицей на юга. Однако адюльтера не случилось. Имело место ДТП с летальным исходом. А так как регион маленький, все всё про всех знают, и перед местными СМИ встала нешуточная проблема некролога. Что писать? Трагически сгорел на боевом посту?.. Местные не поймут. Скажут, прелюбодея настигла кара, а вы его героем выставляете? Писать как есть? Нарушители седьмой заповеди поплатились?.. Начальство не поймёт. Спросит, как вы смеете бросать камни в огород безвременно погибшего талантливого человека?

Я тогда превзошел себя. «Милосердие и скорбь, писал я, позволяют взглянуть на человека как на сложную непостоянную величину, увидеть противоречивость любого характера, понять смысл заповеди «Не судите...» и настойчивые рекомендации философов не осуждать человека за отдельные поступки...»

Сварив кофе, я поплелся с ним в кабинет к компьютеру. Открыл некролог Габриловича, перечитал и задумался. Добродетель, как известно, представляет собой золотую середину между крайностями: мужество — это середина между безрассудной отвагой и трусостью, благоразумие — середина между распущенностью и холодностью. Щедрость — середина между мотовством и скупостью, а величавость — между спесью и приниженностью.

Габрилович ни в чём этой середины не знал, однако хрен с ним: его уже всё равно не исправишь.

Я сказал о Викентии много доброго, но вот беда: не сказал ни слова правды. Впрочем, нет. В абзаце: «Как депутат, Викентий Романович снискал высокий авторитет жителей региона и коллег за ответственное отношение к делу, принципиальность, последовательность в решении ключевых вопросов социально-экономического и культурного развития региона. А за вклад в развитие парламентаризма он был награжден Почетной Грамотой Государственной Думы ФС РФ». Последняя фраза соответствовала действительности.

Эту грамоту он получил месяц назад и неделю обмывал ее.

Увы, кофе не помог: меня всё равно клонило в сон. «Какого чёрта я жду, — подумал я. Я вполне бы мог написать некролог за те сорок минут, что уже прошли. Так почему бы не отослать его Трифоновой?» Тут я неожиданно вспомнил о ночном звонке на личный номер, предшествовавшему звонку Трифоновой. Это тоже звонила она? Этот номер знал Габрилович, но в конторе я его не афишировал. Я поднялся, дал себе труд найти телефон и заглянул в него.

Странно, звонок был вовсе не от Трифоновой, а с телефона Вейсмана. Он что, до сих пор не нашёл себе партнера по гешефту? Но глупо было перезванивать ему. Я отправил некролог Габриловича Трифоновой, вежливо перезвонил, спросил, всё ли пришло, выслушал тьму благодарностей, простился до утра, и наконец-то плюхнулся на постель с котом. Спать.

Но выпитый кофе помешал провалиться в сон первые пять минут. В голове замелькали странные видения: размытые, мутные, но настойчивые.

Потом проступил Габрилович. Викентий говорил,

что я зря это сделал. Никто не ставил меня судить над ним. Во сне я не понимал, о чём он, и оправдывался. «Разве я судил? Некролог — просто конфетка, Викентий. Чем ты недоволен?» «Ты не должен был его писать!» — орал Габрилович. Во сне я основательно разозлился. «Идиот! Если не я, то кто же его напишет?» Потом подошли какие-то люди, они насильно уложили Викентия в гроб, и начали забивать крышку. Он вырывался, пытался ударить меня ногой из-под крышки гроба. Я стоял в стороне и ловил себя на смутном непонимании, чего это покойник брыкается? Ведь Трифонова сказала, что он умер. А если умер, чего брыкаться? Покойники потому и названы покойниками, что лежат покойно. Или потому, что обрели покой? Ой, да какая разница?

07.30

Из мутного болота нелепого сна меня вырвал будильник. Семь утра. Я с трудом встал. Голова ныла, глаза слипались. Утомлённый, голодный и не выспавшийся, я поплёлся на кухню за чашкой кофе, обнаружил, что в холодильнике пусто, и, понимая, что день предстоит тяжелый, решился на подвиг: разморозил фарш в микроволновке и начал жарить котлеты, чем порядком шокировал Гая Фелициануса. Обычно я закупаюсь в кулинарии. Кот смотрел на меня с испугом, который, впрочем, быстро сменился живым интересом, но последний явно относился к размороженному фаршу.

Котлеты вышли отличными. Одиночество чему только не научит. Кот тоже был доволен дегустацией.

Основательно позавтракав, я собрался в контору. По дороге в гараж вспомнил свой сон, брыкания в гробу Габриловича, и усмехнулся. В бытность мою студентом, латынь у нас вела Виктория Семибратская. Не знаю, сколько было ей тогда лет, но думаю, далеко за восемьдесят. Ходила она медленно, шаркающей походкой, говорила тихо. Предмет знала, от студентов требовала жёсткой дисциплины. Занятия проходили поздно в дальнем крыле основного корпуса. Университет к тому времени пустел и во многих длинных коридорах в целях экономии выключали свет. Высокие потолки, мрачные стены, скрипучий пол…

Однажды, зайдя в фойе, я увидел вывешенный некролог с фотографией Семибратской. Огорчился. Ну да, жалко было старушку, но всё же возраст. А кто же теперь будет у нас читать курс латыни? Вечером вся группа ожидала в дальней аудитории нового преподавателя.Света в примыкающем коридоре не было, а за окном лил осенний дождь, ветер качал огромные деревья, отбрасывавшие корявые тени на стены. Дверь в аудиторию была открыта.

В коридоре наконец послышались шаркающие старческие шаги. Студенты оживились, даже пошутили о привидении Семибратской. Шаги неумолимо приближались. Воцарилась натянутая тишина. И тут из тёмного проёма в открытую дверь аудитории вошла ... Семибратская и, как ни в чём не бывало, начала лекцию!

За все два часа никто не проронил слова: спросить Викторию Андреевну о том, как она, мёртвая, может читать лекции, никто не решился. Наконец прозвенел звонок, студенты на ватных ногах в глухом молчании разошлись. Понятное дело: не каждый день вам читает лекции покойник. Страшно.

Впрочем, на следующий день оказалось, что никакой мистики не было. Умерла тогда Валентина Семибратская, сестра-близнец нашей Виктории Андреевны, профессор соседней кафедры.

Но опыт общения с живым покойником я тогда обрёл.