Некрологик
Шрифт:
Впрочем, после ужина я уже не столь категоричен. Живя один, я несколько одичал, и, похоже, перестал различать добро и зло. Господи, прости меня, грешного... Известие о гибели человека, который ходил рядом, путь и по касательной, не должно проходить мимо души. Что могло случиться?
Я вспомнил, что накануне что-то произошло, и Рита спрашивала моё мнение об этом. Но я всё утро работал, в обед выпроводил Вейсмана, после обеда был занят. Я смутно припомнил, что в приёмной шефа во второй половине дня был какой-то шум и крики, но не обратил на это внимание. Крики раздаются там часто, причиной может быть как отсутствие
Но как происшествие — что бы там ни случилось — может быть связано с Латыниной? Оно и было причиной самоубийства? Я так мало знал Риту, что ни о чём не могу судить.
Тут я понял, что меня раздражило при известии Фирсова. Он полагал, что причиной могли быть мои отношения с ней, и взбесило меня не то, что он предполагал то, чего не было, а то, что он мог ненароком и угадать. Отсутствие у тебя интереса к кому-либо не исключает его интереса к тебе.
Вообще, наличие дурных несовпадений в моей жизни встречалось неоднократно. Я даже откровенно удивлялся людям, влюблённым взаимно, ибо сам же никогда не любил тех, кто пленялся мною, и в тот единственный раз, когда полюбил сам, не встретил взаимности. Тогда это огорчило меня, но сегодня я благодарю Бога за все и не склонен искать пустых связей. Да и любых других тоже.
Была ли Рита влюблена в меня? Мне хочется ответить: «нет», но любовь — абсурдистская пьеса, сенсибельная интеллигибельность, гибельная метафизика диалектики, бесконечность тавтологии, и ждать можно всего, чего угодно. Мне просто хочется, чтобы все это не имело ко мне никакого отношения — по нереальности чужих утопий и отсутствию моих желаний. Эмпирическая невозможность тут стоит терминологической.
Но все может быть.
…Только тут я вспомнил, чем занимался этой ночью. Готовил надгробную речь покойнице, понятия не имея о её смерти. Нелепость.
3 марта. 10.00
В понедельник выяснилось, что Рита оставила записку. Когда мне пересказали её текст, пол медленно поплыл у меня под ногами. Тот шум в минувшую пятницу, был, оказывается, следствием скандала после выдвижения моих коллег на почётное звание «заслужура», сиречь, заслуженных журналистов. А вот в филармонии по соседству с нами дерутся за звание «засракуля» - заслуженного работника культуры.
Наша фирма занимается брокерской деятельностью, недвижимостью и имеет свою газету, в которой дает свои материалы, оплаченные местным парламентом. И в нашем захолустье заслуженных — как собак нерезаных, так же как кандидатов и докторов всяких несусветных какопрагмософских наук. На «заслужура» выдвинули молодую девицу, как сплетничали коллеги, любовницу нашего шефа, между тем, на звание претендовала Рита, добросовестно отработавшая в конторе необходимые для звания пятнадцать лет.
Вот что показалось ей несправедливым, запоздало понял я. На меня навалилась странное оцепенение. Я пытался объяснить нелепый поступок коллеги женской истеричностью, предположил, что этот случай мог просто наслоиться на ряд мелких нервирующих событий, оказаться «последней каплей», и возможно, моё безразличие к тому, что она считала столь важным, тоже обидело ее.
Но все эти гипотезы меркли перед странным омерзением: как
Я поймал себя на этой жестокой мысли и покачал головой.
Шеф, узнав обо всем только утром, исчез с работы, Фирсов, дыша перегаром, собирался в командировку на форум журналистов, а в бухгалтерии стоял ровный зуммер: две девицы с заплаканными глазами тихо обсуждали произошедшее, ещё две — откровенно злорадствовали и поносили шефа. Похороны были назначены на одиннадцать и я, воспользовавшись всеобщим замешательством, сдал деньги на венок и незаметно ускользнул.
Оглашать вслух свою загодя написанную похоронную речь, я, понятное дело, не собирался, однако в конце дня сдал текст некролога в редакторскую.
18.00
Почему, когда раздаётся стук в дверь, мой кот всегда уверен, что это к нему? Викентий Габрилович, мой шеф, неожиданно нанёс мне визит около пяти вечера в понедельник. Мы не друзья, но в известной мере ценим друг друга: он позволяет мне свободный график работы, а я пишу за него отчёты в парламент и курирующее нас министерство. Ссор между нами никогда не было, и даже если я получал порой меньше, чем рассчитывал, мне никогда не приходило в голову упрекать за это Викентия: у него больной ребёнок-инвалид и, судя по сплетням, молодая подружка в конторе. Деньги ему нужнее, чем мне.
Злые языки утверждали, что именно из-за постоянного воровства шефа ребёнок и слег с онкологией, но я понимаю божественную справедливость немного иначе и никогда не комментировал подобные разговоры.
Шеф, едва я открыл дверь, протащился из прихожей в зал почти на автопилоте. Он сбросил на диван куртку и вытер потное лицо платком. От него разило мятно-хмелевым запахом валокордина, вокруг глаз темнели серо-зелёные круги. Вообще же Викентий очень красив, и считается в городе самым завидным любовником.
Я понял, что привело его ко мне, молча сел в кресло и подманил к себе кота.
— Ты тоже считаешь, что это все из-за меня? — Тон Викентия был почти так же надрывен и истеричен, как в прошлую пятницу — голос Латыниной.
Мне не нравится, когда от меня требуют высказывать отношение к пустым дрязгам нашей конторы, тем более, что когда я говорю правду, это оскорбляет людей. Что поделать, они куда больше злятся на безразличие, чем на одержимую ненависть. Я понимал, что Габрилович чувствует себя виноватым в случившемся и жаждет услышать что-нибудь утешительное. Также мне было ясно, почему он выбрал для этой цели меня: при моей апатичности и равнодушии к конторским делам он не ждал ни проповедей, ни нравоучений.
Меня же ситуация тяготила. В субботу я винил себя, и, в общем-то, не исключено, что я тоже добавил Рите боли, а теперь передо мной сидел тот, кого обвиняла сама покойница. Что бы я ни сказал — всё будет пустым, ибо сказать мне, по большому счету, было нечего.
— Скорее всего, просто совпало что-то. А кого выдвинули на это чёртово звание?
— Я думал... откуда я мог знать? Я хотел... — Габрилович мнётся, но все-таки выдавливает, — я Сикержицкую выдвинул, Анну, она старается, и я думал...