Некрономикон

Лавкрафт Говард Филлипс

Казалось, что этих людей осеняет ореол неземнорожденных, хотя не это было причиной, почему ни одна кошка не поплывет на их корабле. Причиной было то, что в Инкуаноке засилье теней, чего не потерпит ни одна кошка, так что во всем том бессолнечном крае не услышать утешительного мурлыкания или безыскусного мяуканья. Было ли дело в тех тварях, которых заносит через невосходимые вершины с якобы существующего Ленга, или в тех, что проникают из пустыни на севере, где царит стужа, кто знает; но факт остается фактом — далекий тот край чреват косвенным присутствием запредельных пространств, что не по нраву кошкам и к чему они более чутки, чем люди. И они, стало быть, лапкой не ступят на темные ладьи, которые правят свой курс к базальтовому пристанищу Инкуанока.

Старый кошачий вожак сказал еще, где отыскать его друга, короля Куранеса, который в недавних сновидениях Картера царил поочередно во Дворце Семидесяти Услад из розового хрусталя в Селефаисе и в плывущем

по небу высокобашенном облаке-замке Серанниане. Он больше не находил, казалось, отрады ни в том и ни в другом месте, но предавался сильнейшей тоске по утесам и низинам Англии своего отрочества, где по вечерам в маленьких дремотных селениях за решетчатыми окошками тихо веют старые песни Англии и где серые башни церковок живописно рисуются на изумруде далеких раздолов. Возврата в мир яви к этим вещам для него не было, поскольку его бренная плоть умерла, и, за неимением лучшего, он вызвал во сне и оживотворил кусочек Старой Англии на востоке от города, где волнистые луговины идут, все повышаясь, от морских скал к Танарианским предгорьям. Там он поселился в готическом имении из серого камня с видом на море и постарался уверить себя, что это и есть старинное Тревор-Тауэрс, где родился он сам и где явились на свет тринадцать поколений его праотцов. И рядом на берегу он построил корнуоллскую рыбацкую деревушку с крутыми булыжными улочками и, населив ее обладателями наиболее английских физиономий, неустанно пытался привить им незабываемо милый выговор рыбаков старого Корнуолла. А в долине неподалеку он воздвиг огромное, в норманнском стиле, аббатство, башню которого видел из своего окна, и на кладбище при обители расставил серые камни надгробий с именами предков, выбитыми на них, и поросшие мхом, чем-то напоминающим мхи Старой Англии. Ибо хотя Куранес и был государем в дремном краю, и все, какие можно себе представить, роскошества и диковины, великолепия и красоты, восторги и наслаждения, новшества и развлечения были к его услугам, он бы с радостью отрекся от всего своего могущества и блеска и вольностей за благословение побыть один день простым мальчиком в той доброй и тихой Англии, той старинной, любезной Англии, которая вылепила его существо и которой он неизменно причастен.

Отдав, стало быть, старому седому кошачьему вожаку свой прощальный поклон, Картер не стал посещать дворец с его восходящими террасами из розового хрусталя, а, выйдя из восточных ворот, направил свой путь через поля маргариток на островерхую кровлю, мелькнувшую ему в просвете между дубами полого поднимающегося к морским скалам парка. Он подошел к пышной живой изгороди и воротам с маленькой кирпичной привратницкой, и когда позвонил, не долгополый и напомаженный дворцовый лакей, но старичок-коротышка в рабочей блузе, вовсю старавшийся говорить с прихотливыми интонациями далекого Корнуолла, приковылял, чтобы его впустить. И Картер пошел по аллее, осененной деревьями, самым ближайшим подобием английских деревьев, и стал подниматься ступенчатыми садами, разбитыми в духе времен королевы Анны. В дверях, с каменными кошками по обе стороны на старый лад, его встретил дворецкий в бакенбардах и в подобающего вида ливрее и препроводил в библиотеку, где Куранес, Владыка Оот-Наргая и Небес окрест Серанниана, задумчиво сидел в кресле под окном, глядя на свою деревушку у моря и лелея желание, чтобы вошла его старая няня и побранила его, что он всё еще не собрался на этот противный садовый праздник у пастора, а экипаж уже подан и его матушка просто сама не своя от нетерпения.

Облаченный в шлафрок излюбленного у лондонских портных его юности фасона, Куранес с живостью поднялся навстречу гостю, ибо вид англосакса из мира яви был отрадой для его глаз, даже если это англичанин из Бостона, штат Массачусетс, а не Корнуолла. И они надолго заговорились о старых временах, и было им что порассказать, ведь оба издавна скитались по стезям сновидений и глубоко искусились в чудесах самых невоображаемых мест. Куранес побывал в абсолютно пустотных пространствах за пределами звезд, и говорили, что он тот единственный, кто вернулся из подобного путешествия, не помешавшись умом.

Картер наконец завел речь о своих исканиях и обратился к хозяину с теми вопросами, с которыми обращался к столь многим. Куранес не знал, где находится Кадат или чудный закатный город, но он знал, что домогаться Вящих очень опасно и что Иные Боги необычным образом защищают их от назойливого любопытства. Об Иных Богах он набрался многих познаний в отдаленных пределах космоса, особенно там, где бытует безвидное и где разноцветные клубы газа постигают сокровенные тайны. Фиолетовый клуб С’нгак открыл ему ужасные вещи о ползучем хаосе Ньарлафотепе и остерегал его приближаться к средоточию пустоты, где демонский султан Азафот неутолимо гложет себя во мраке. Вообще, неладное это дело — докучать Предбывшим; и если они упорно препинают всякий доступ в тот чудный закатный город, то лучше и не домогаться этого города.

Куранес к тому же сомневался, обрящет ли его гость нечто с приходом в тот город, даже

если и достигнет его. Сам он долгие годы наяву и в дремах стремился в прекрасный Селефаис и в страну Оот-Наргай, к свободе и глубине переживания жизни без ее оков, условностей и серости. Но теперь, пришед в этот город и в эту страну и воцарившись здесь, он слишком скоро нашел всю эту свободу и яркость поблекшей и скучной, поскольку она никак не укоренялась в его чувствах и воспоминаниях. Он был король в Оот-Наргае, но не находил в этом смысла и вечно изнывал по старому и привычному, по той Англии, где складывалась его юность. Он бы отдал все свое королевство за перезвон корнуоллских колоколов над долинами и всю тысячу минаретов Селефаиса за крутые безыскусные крыши деревушки рядом с его родным домом. И он увещевал своего гостя, что незнаемый закатный город может оказаться вовсе не тем, что он ищет, и не лучше ли ему оставаться лучезарным и полузабытым видением. Ведь он частенько проведывал Картера в былые дни яви и хорошо знал отрадные склоны Новой Англии, где тот появился на свет.

Он непоколебимо верил, что в конечном счете взыскующего будет мучить тоска лишь по воспоминаниям детства; вечернее зарево над Бикон-Хилл, высокие шпили и извивы крутых улиц причудливого Кингспорта, седой старины двускатные кровли древнего, колдовски наваждаемого Аркхэма, и благодатные луга и долины, где каменные стены закрылись ползучими лозами и из зеленой тени выглядывают белые фронтоны сельских усадеб. Всё это он говорил Рэндольфу Картеру, и всё же искатель держался своего намерения. Они наконец расстались, каждый при своем убеждении, и через бронзовые ворота Картер вернулся в Селефаис и по улице Колоннады спустился к старой стене, обращенной на море, где еще и еще беседовал с мореходцами о далеких портах и ждал сумеречный корабль из холодного и бессолнечного Инкуанока, в странноликих моряках и торговцах ониксом которого текла кровь Вящих.

Однажды многозвездным вечером, когда Фарос роскошно сиял над гаванью, жданный корабль бросил якорь, и странноликие моряки и торговцы стали показываться по одному и по несколько человек в старинных тавернах под стеной, обращенной на море. Изрядно взбудораженный видом вживе тех черт, настолько схожих с богоподобным лицеочертаньем на Нгранеке, Картер, однако, не спешил заговаривать с молчаливыми мореходцами. Он не знал, насколько преисполнены гордости, скрытности и темных сверхъестественных сил эти отпрыски Вящих, и не сомневался, что было бы неразумно рассказывать им о его исканиях или слишком дотошно расспрашивать о той холодной пустыне, простирающейся на север от их бессолнечной земли. Несловоохотливые с другими в тех старинных портовых тавернах, они собирались между собой в кружок в самом дальнем углу и пели наваждающие слух песни о незнаемых краях и сказывали протяжные сказания, и наречие их было не слыханным в дремном краю. И столь необыкновенными и берущими за душу были те песни и сказания, что дивные их дела угадывались по лицам внимающих им, хотя простому уху в словах тех слышались лишь странные переливы да смутный напев.

Неделю мореходцы-чужане пробавлялись в тавернах и вели свой торговый промысел на базарах Селефаиса, и прежде чем они вышли в море, Картер купил себе место на их сумеречном корабле, говоря, что он бывалый добытчик оникса, охочий поработать в каменоломнях. Корабль, дивно и хитроумно сооруженный, был из тикового дерева, резные углубления в котором заполнял отполированный эбен и испещряло золото, и каюта, где поместился странственник, изувешена была шелками и бархатом. В час прилива однажды утром распустили паруса и подняли якорь, и Картер, стоя на высокой корме, смотрел, как тонут вдали горящие в рассветных лучах стены, и бронзовые статуи, и золоченые минареты неподвластного времени Селефаиса, и всё умаляется заснеженная вершина горы Аран. К полудню глазам представала лишь светлая голубизна Серенарианского понта, с единственной расписной галерой вдалеке, держащей путь в Серанниан, тот край, где море сливается с небом.

Ночь вызвездило великолепными звездами, и сумеречный корабль правил на Звездный Воз и Малую Медведицу, по мере того как те оборачивались вокруг полюса. И моряки пели странные песни о незнаемых краях и один за другим неприметно скрывались в носовом кубрике, задумчивые же вахтенные тянули про себя старинные заговоры и наклонялись над поручнями, чтобы взглянуть на светящихся рыбок, стайками играющих под водой.

В полночь Картер отправился спать и поднялся с первым сиянием молодого дня, замечая, что солнце встает дальше к югу, чем было привычно. За тот второй день он сошелся накоротке с корабельщиками, мало-помалу разговорившись с ними об их холодном бессолнечном крае, о тонкой красоте их ониксового града и об их страхах перед высокими и неприступными вершинами, за которыми по другую сторону, говорят, простирается Ленг. Они поделились с ним своим огорчением, что кошки никак не приживаются в земле Инкуанок, и своими догадками, что скрытая близость Ленга тому виной. Лишь от разговоров о каменистой пустыне, лежащей на севере, уходили они. Что-то было неладно с этой пустыней, и считалось не к добру ее поминать.