#НенавистьЛюбовь
Шрифт:
Не помню, как я оказалась в этом красавце, за рулем которого сидел личный водитель. Не помню, как в салон впихнули домик с подарочными конвертами – кажется, это сделал кто-то из «подружек». Не помню, как на кожаном белоснежном угловом сидении оказалась целая куча букетов, которую перетащили их автомобиля Матвеева. И не помню, как рядом со мной оказался Даня.
Мы мчались по ночным улицам. В салоне играла тихая приятная музыка – что-то из шестидесятых, кажется, Нэнси Синатра. За окнами проносились огни полусонного города – словно разбросанные в обволакивающей тьме драгоценные камни. Но самые яркие
Наверное, нет.
Мы ехали и молчали – каждый думал о своем. Я – о Дане. Он, наверное, о Каролине. Едва я вспомнила ее, как мне стало невыносимо душно. Я открыла окно и высунулась в него, подставляя лицо ветру, приносящему прохладу, и глотая ртом свежий воздух. Однако почти сразу меня затащили обратно в салон.
– Осторожнее. С ума сошла? – спросил Матвеев, нахмурив брови.
– Да, – улыбнулась я и откинулась на спинку сидения. – Наверное, так и есть. Сошла с ума. А вообще, иди к черту, Матвеев, – беззлобно посоветовала я ему и посетовала: – Как меня все достало. Свадьба. Люди. Даже это платье.
– Какая ты злая, – отозвался он, пытаясь внести в нашу беседу нотки шутливости.
– Просто мне все труднее выносить чужую тупость и относиться к ней снисходительно, – отозвалась я.
– То есть из машины едва не вывалилась ты, а тупой – я? – поинтересовался он. – Прелестно.
– Какой обидчивый, – хмыкнула я. – Вообще-то, это не про тебя. Про некоторых индивидов на свадьбе.
– Про блондинчика? – мигом подхватил Матвеев. – Как его зовут? Игорек?
– Скорее, про девушек, которые пытались повиснуть на тебе, как сопли на носу, – рассмеялась я.
– Твои метафоры все более чудны.
– Я немного пьяна. Почему бы мне не чудить хотя бы в метафорах? – заметила я. У Дани не нашлось, что мне ответить. А может быть, он просто не захотел.
Его взгляд упал на мои руки – пальцы теребили кольцо.
– Дома снимешь, потерпи, – зачем-то сказал он. И я лишь кивнула.
Мы приближались к нашему временному пристанищу, однако не доехали до него – я попросила остановиться около того самого парка, в котором видела Матвеева и Серебрякову.
– Хочу немного подышать воздухом, – объяснила я, натягивая поверх свадебного платья куртку. – Можно?
– Можно, – вздохнул Матвеев. – Только недолго. Прохладно.
– Спасибо, папочка, – улыбнулась ему я и первой выпорхнула из лимузина.
Да, было прохладно, однако я почти не замечала этого – все мое внимание было приковано к листьям, устилавшим дорожки, которые ярко освещали круглые уличные фонари. Их свет был мягким и теплым – сливочно-карамельным, и казалось, будто среди деревьев зависли маленькие луны.
Листьев было немерено: желтых, морковно-оранжевых, тыквенных, янтарных, алых, бордовых – они лежали по краям дорожек, у самых бордюров. А рядом с одной из лавочек высилась целая гора, в которой, судя по всему, успели поваляться дети. Раньше во дворе мы тоже делали такие, чтобы прыгать на них с турников, разведя руки в стороны.
Мы медленно шли по парку в сторону дома – он, высокий,
– Начало октября для меня всегда пахнет булочками с корицей, которые пекла твоя мама, – сказала я, обхватив себя руками, все так же разглядывая пожелтевшие и поредевшие кроны деревьев. – Пахнет медовым чаем и прелыми листьями. Каждый октябрь, – повторила я. – И сейчас так пахнет. Хотя нет ни булочек, ни чая – только листья. И ты.
– Помнишь, нам было восемь, а может быть, девять. И мы в субботу сидели у вас на кухне – ты, я, наши мамы. А папы что-то делали в гостиной. Мы ели булочки с корицей, пили медовый чай и играли с тобой в прятки. Когда настал мой черед прятаться, я спряталась в ванне, за шторкой, а ты долго не мог меня найти. А потом ты тоже надолго спрятался – выбежал за дверь. И мы все искали тебя целый час. Потом все вместе пошли гулять, – продолжала я, видя перед собой не дорогу на одной из центральных улиц, а наш двор, усыпанный листьями. – Листьев было так много, что мы с тобой собирали их. Собрали целую кучу – настоящую огромную гору. И стали прыгать в нее с турника. Весело было, – улыбнулась я. – Помнишь?
– Смутно, – задумчиво ответил Даня. – А не тот ли это день, когда ты запихала мне в булочку чеснок?
Я рассмеялась.
2.18
– Кажется, тот. А потом ты насыпал мне в чай соль. Только перепутал кружки, и соленый чай достался моей маме.
– Да, точно, – кивнул он и почему-то улыбнулся тоже. – И что? Почему ты вспоминаешь этот день?
– Потому что он засел в моей памяти. Каждый октябрь я вспоминаю его. Запахи. Голоса. Вкусы. Я давно поняла, что общее прошлое – слишком тонкая связь. Она не удержит людей рядом. У воспоминаний нет такой силы. Но ты… Ты все время был в моей голове. В моей памяти. В моих мыслях. Я не могу избавиться от этого. Я не могу избавиться от тебя, Матвеев, – призналась я зачем-то, хотя совершенно точно не хотела говорить этих слов. – Даже осень пахнет воспоминаниями о нашем детстве.
– Думаешь, я могу избавиться от этого? – вырвалось у него.
– Что? – удивленно подняла я на него глаза. И, как назло, запнулась о какую-то палку. Матвеев тотчас подхватил меня, не давая упасть. Сколько раз он уже так делал? Мне вспомнилась наша зимняя прогулка в одиннадцатом классе, когда он пришел вместо Сергея.
– Осторожнее, Пипетка. Лоб расшибешь. А у нас завтра еще одна встреча с Люциферовыми, – заметил Даня, не отпуская меня. Мы остановились, глядя друг другу в глаза.
– От чего ты не можешь избавиться? – спросила я тихо. – От воспоминаний?
Даня убрал с моих волос листик и горько улыбнулся.
– От тебя, Дашка. Сколько бы ни старался избавиться от тебя, но ты всегда возвращаешься. И в сны, и в мысли. И в голову, и в сердце. Это абсолютно нелогично. Все, что связано с тобой, не подлежит рациональным объяснениям, – шутливо заметил он, но я слышала в его голосе напряжение. – Ты – мое наваждение, Дарья Сергеева.
Я вырвала руку и остановилась, не зная, злиться мне или радоваться. Ни один человек в мире не вызывал во мне столько сложных, переплетенных тесно чувств. От нежности до ярости.